Линдси Фэй - Злые боги Нью-Йорка

Люди, которые режут птенчиков из безумной ненависти и горьких воспоминаний, заслуживают худшего, чем собственная петля вокруг шеи. Их нужно отправлять в тюрьму. В компанию крыс, с которыми они очень любят сравнивать людей. Думаю, когда такой человек вдоволь пообщается с крысами, он вскоре перестанет ставить их в один ряд с ирландцами, черными, ворами и, возможно, даже шлюхами. И мне кажется, такой человек заслуживает каждую минуту общения с крысами. Но я не хочу этим заниматься.

Я хорошенько укутал Мерси, поскольку плита уже остывала, и оставил ее. Отнес тело преподобного в садовый сарайчик и положил там, вместе с лопатами и граблями. Я не хотел, чтобы Мерси нашла его, поэтому забрал ключи с собой.

Глубоко дыша, стараясь успокоиться, я посмотрел на мирные надгробия церковного кладбища. Все вокруг заливал янтарный свет. Солнце еще не село, но я ощущал его усилия. Быстрый, почти осенний закат. Долгое августовское солнце приносило по большей части плохие вести, но это солнце было добрее. Я нуждался в его доброте. Я до смерти устал.

Заперев дверь сарая, я пошел искать, чье время смогу приобрести. Через сорок секунд я нашел девочку с небольшой заячьей губой, торговавшей горячей кукурузой. Я заплатил ей партийными деньгами и отправил за доктором Питером Палсгрейвом, которому Мерси явно доверяла, наказав привести его в дом Андерхиллов.

А потом отправился поговорить с самым хладнокровным убийцей, которого только мог себе представить. Преподобный, в конце концов, был безумен, а у моей новой дичи нет оправданий.

Шелковой Марш не было дома – тем хуже, и я отправился в театр в Ниблос-Гарден, на углу Принс и Бродвея – заведение, для которого Хопстилл в основном и мастерил свои фейерверки, хотя сомневаюсь, что он видел хоть одно представление.

К тому времени, когда я туда добрался, воздух уже лишился своей желтизны. В небе, над пышной растительностью и не менее пышными толпами, заполонившими отделанный бронзой ресторан, расцвела чистая глубокая синева. Стряхивая с себя торговцев засахаренными яблоками и слишком уж выдающиеся ветви, я шел в театр. Этим вечером здесь должен был выступать певец, перерыв в бесконечной череде акробатов. Я сунул монетку мальчишке в бумажной шляпе, который продавал арахис, и спросил, где сегодня сидит Шелковая Марш. Он с готовностью ответил. Блеснув своей звездой в качестве билета, я поднялся по ступенькам.

Шелковая Марш сидела в богато украшенной ложе. И главное украшение – она сама, разумеется. Хрупкая, как тесаный камень, и примерно такая же ломкая, как алмаз. Спокойная, холодная, безупречно выглядит. И я мог рассчитывать только на одно, на единственное оружие, которым располагал: я видел ее насквозь.

– Джентльмены, – сказал я паре светских хлыщей, сидящих в ложе; тщательно смазанные усы, искусно пошитые рукава, симпатичные, как картинки, и такие же плоские. – Вам пора попрощаться.

– Мистер Уайлд, – сладко протянула Шелковая Марш, во взгляде полыхнуло раздражение, – вы, разумеется, можете присоединиться к нашей маленькой компании, но я совершенно не представляю, почему мои друзья должны уйти.

– Нет? А я могу представить целых две. Во-первых, мне крайне необходимо допросить их в Гробницах по поводу нью-йоркских публичных домов. Думаю, это займет несколько часов. Разумеется, если они не исчезнут с такой скоростью, что я даже не успею заметить, были ли они здесь. А во-вторых, они могу развлекаться в вашем заведении с детьми, но спорю, что даже если им по вкусу птенчики-мэб, они не захотят поболтать о мертвых.

Через пять секунд от них осталось одно воспоминание. Я говорил дружелюбным, взвешенным тоном. Отлично подходящим к мрачному смыслу слов. Мне нужно было выбить ее из равновесия, разозлить и заставить совершить единственную ошибку.

Шелковая Марш даже не шевельнулась, когда я присел в одно из опустевших бархатных кресел. Даже не моргнула. Но не это нервировало меня. И не это кольнуло отвращением. Она даже не взглянула вслед своим спутникам. Как будто, скрывшись из вида, они вообще исчезли: маленькие и безжизненные, как шахматные фигурки. И такие же заменимые.

– Я уже поняла, мистер Уайлд, что вы грубиян, но сейчас, похоже, вы и вовсе забыли, как следует вести себя с людьми.

Она наклонился к ведерку со льдом, из которого торчала бутылка шампанского, и налила нам два бокала. На ней было красное атласное платье из муарового шелка, от чего ее глаза казались еще синее, а льняные волосы были убраны под черную бархатную ленту. Роскошно и со вкусом.

– Скажите, – произнесла она, откинувшись назад; свет искрился на ее бокале с шампанским, как на разбитых призмах, – вы пришли сообщить мне, что же случилось с бедняжкой Лиамом? Вы поймали злодея? Я была бы очень рада узнать, что вы не зря столь наглядно упомянули о мертвых птенчиках.

– Несомненно. Не хотите ли поведать мне, скольких птенчиков вы преднамеренно успокоили, прежде чем продать для аутопсии Питеру Палсгрейву?

У большинства людей потрясение похоже на страх. У Шелковой Марш оно напоминало наслаждение. Рот приоткрылся, голова откинулась назад, бледные ресницы вздрогнули. Интересно, подумал я, уж не совершенствовалась ли она в этом. Такое искусство нелегко освоить.

– Это ложь, – выдохнула она.

– Нет, это вопрос. Я просто хочу знать, сколько их было. У меня нет ни клочка доказательств, так что все мои карты на столе. Я ничего не смогу доказать. Пустышка. Скажите мне.

«Скажи мне. Ты говорила, что росла птенчиком-мэб, ты выдала это невольно, и после сожалела о своем признании. Так скажи мне. Я честен, ты несравненная лгунья, так давай разыграем свои сильные стороны, пока один не выиграет».

– Должно быть, вы хотите сказать, что обвиняете в этом доктора Палсгрейва, – сказала она, вновь испуганно вздрогнув и меняя тему. – Нет, я не поверю в такую гнусность. Он очень хороший человек, филантроп по натуре, человек, который не удовлетворится, пока не вернет свой долг человечеству.

– А еще он признался, что платил вам пятьдесят долларов за тело. Я могу закопать доктора, у меня достаточно доказательств, но я хочу знать, сколько проданных вами детей умерло естественной смертью. Вы усыпляли их, верно, чем-то травили. Десятки ядов невозможно заметить, даже доктору Палсгрейву, и, в любом случае, тела давно разложились. Все доказательства сгнили. Так что ответ вам не повредит.