Дэн Симмонс - Колокол по Хэму

Над кормой «Крис-Крафта» поднялся дымный гриб и взвились языки пламени, опалившие краску на правом борту «Пилар». Хемингуэй стоял на мостике, защищая лицо от жара и огня. Он двинул вперед рукоятки газа, разгоняя яхту и стараясь держаться по оси узкого канала, ведущего прочь от Кейо Ларго. Я на мгновение приподнялся и посмотрел назад. Этой секунды было достаточно. Катер целиком охватило пламя, а вместе с ним — трупы Дельгадо (майора Дауфельдта, поправил я себя) в носовой рубке и сержанта Крюгера в кормовой.

Мы уже отплыли примерно на шестьдесят метров, когда взорвался главный бак и остатки топлива в бочке, и над бухтой взлетели пылающие куски красного дерева и раскаленные обломки хромированной стали. Несколько пальм на островке загорелись, но после недавнего дождя они были такими влажными, что огонь вскоре угас. Опаленные ветви шелестели в потоке воздуха, поднимавшегося от пожарища. Несколько горячих углей упали на палубу «Пилар», но я слишком ослабел, чтобы выбросить их за борт, а Хемингуэй не мог оставить штурвал и спуститься с мостика. Они продолжали дымить все время, пока мы шли по каналу, над которым витал запах трупов, зарытых в песке на мысу, и, миновав проход между рифами, устремились на северо-северо-запад к глубоким водам Гольфстрима.

Хемингуэй спустился по окровавленному трапу и багром сбросил с палубы тлеющие угли, погасил загоревшийся брезент огнетушителем, принесенным из камбуза, и вернулся взглянуть на меня. После бури море все еще было неспокойным, из-за качки на меня волнами накатывала боль, но благодаря чудодейственному морфину я ощущал ее как бы со стороны. Я смутно помню, каким бледным был Хемингуэй, с каким трудом он держался на ногах; вероятно, рана на голове была такой болезненной, что ему и самому не помешал бы морфин, но он не мог прибегнуть к его помощи, поскольку должен был доставить нас домой.

— Лукас, — сказал он, прикоснувшись к моему здоровому плечу, — я радировал на Конфитес и сообщил, что у нас неприятности и что они должны приготовить большой медицинский набор. Роберто отлично разбирается в этих вещах.

Он сообразит, что нужно сделать.

Я закрыл глаза и кивнул.

— ..чертовы документы, — говорил тем временем Хемингуэй. Я понял, что он, вероятно, держит в руках абверовские бумаги. — Ты выяснил, зачем Дельгадо подкинул их нам? Из-за чего поднялась вся эта кутерьма?

— Не знаю, — выдавил я. — Но... у меня есть догадки.

Даже с закрытыми глазами я почувствовал, что Хемингуэй ждет продолжения. «Пилар» мчалась на запад.

— Я объясню... объясню все, если останусь в живых, — сказал я.

— Уж постарайся, — отозвался писатель. — Мне очень хочется узнать, что у тебя на уме.

Операцию без лишнего шума провели в доме доктора Сотолонго на холме неподалеку от финки. Первая пуля Дельгадо пробила аккуратное маленькое отверстие в мягких тканях моей правой руки и вышла наружу, не задев артерий и основных мышц. Вторая угодила в правое плечо, пронзила ключицу и засела над правой лопаткой, приподняв кожу бугорком. Геррера Сотолонго и его друг, хирург Альварес, сказали, что удалили ее практически голыми пальцами, без инструментов. По пути она вызвала значительное кровотечение, впрочем, не смертельное.

Самыми серьезными последствиями грозил третий выстрел. Пуля вошла мне в левый бок, двигаясь прямиком к сердцу, сломала ребро и отклонилась ровно настолько, чтобы задеть край легкого, а не сердце. Она остановилась в миллиметре от позвоночника.

— Весьма впечатляюще для шестимиллиметровой пули, — заметил впоследствии Геррера Сотолонго. — Если бы тот джентльмен стрелял из «шмайссера», о котором вы говорили, то...

— У него было обыкновение заряжать «шмайссер» пустотелыми пулями с насеченными головками, — сказал я.

Доктор Сотолонго потер подбородок.

— Коли так, наш разговор вряд ли состоялся бы, сеньор Лукас. А теперь ложитесь и поспите.

Я спал подолгу. Через трое суток после операции меня перевезли из дома доктора во флигель финки. Там меня продолжали пичкать таблетками и колоть шприцем, я по-прежнему много времени проводил во сне. Альварес и Сотолонго то и дело навещали меня, чтобы полюбоваться результатами своей работы и в очередной раз изумиться тому, как легко я отделался, учитывая количество чужеродного металла, побывавшего в моем теле. После того как Сотолонго наложил швы на голову Хемингуэя, тот также провел в постели пару дней.

Доктор слово в слово повторил изречение Дельгадо:

— Вы крепкий сукин сын, Эрнесто. Я говорю это с уважением и любовью.

— Ага, — согласился Хемингуэй, сидевший в халате на краю моей постели. Мы втроем — врач, писатель и бывший агент — «принимали лечебные дозы» неразбавленного джина. — Сотрясения мозга преследуют меня с детства. В Париже, когда Бэмби был еще младенцем, на меня свалилась люстра. Целую неделю у меня двоилось в глазах. С тех пор я набил немало шишек, в основном — на голове. Хуже всего мне пришлось в тридцатом, когда я ехал в Биллингс и опрокинул машину в кювет. То, что случилось с твоей правой рукой, Лукас, не идет ни в какое сравнение с тем, что произошло тогда с моей.

Ее внутренняя поверхность была похожа на остатки разделанной туши оленя, которые выбрасывают из-за непригодности в пищу. Она чем-то напоминала твое левое ребро, когда я бинтовал его на «Пилар».

— Великолепно, — отозвался я. — Нельзя ли сменить тему беседы? Как поживает миссис Хемингуэй?

Хемингуэй пожал плечами.

— Прислала мне короткую записку. Она побывала в Парамарибо на Суринаме. Пишет, что там нет ничего, кроме песчаных дюн, тепловых ударов и скучающих солдат. Еще она повидала Нидерландскую Гайану, колонию для заключенных, которую называют Французской Гайаной, и уже было собралась домой, но купила карту тамошних мест и передумала.

— Что было на этой карте, Эрнесто? — спросил Геррера Сотолонго.

— Ничего, — ответил Хемингуэй. — Она утверждает, что карта практически пуста, если не считать столицу, нескольких деревень на побережье и рек. Самая крупная река, Сарам кока, течет от Парамарибо через зелено-белое пространство.

Она говорит, что зеленое — это джунгли, а белое — неизученные территории. Река — это синяя полоска, вьющаяся по зеленому и белому до маленького крестика, которым, как подозревает Марти, обозначено место гибели путешественника, забравшегося дальше всех. За этим крестом простираются неизведанные территории, даже река не разведана... всего лишь линия из голубых точек там, где она якобы протекает. Марти наняла местного чернокожего по имени Гомер, который взялся проводить ее вверх по реке до голубых точек на белом фоне.

Доктор Геррера Сотолонго вздохнул.