Дэн Симмонс - Колокол по Хэму

— Отчасти керамика, — ответила Соннеман, — однако самое интересное... Можно рассказать о толедских гобеленах, Тедди? — спросила она, бросив взгляд на Шлегеля.

Было видно, что Шлегелю невдомек, о чем идет речь. Выдержав приличествующую случаю паузу, он сказал:

— Да, полагаю, вы можете говорить об этом, Хельга.

Соннеман подалась вперед.

— Толедский наместник написал Филлипу Второму — этот документ хранится в архивах, и у меня есть копия, — что он отсылает в Испанию огромные холсты, громадные карты его владений в Андах, красотой и богатством превосходящие все ткани и гобелены, когда-либо найденные в Перу и существовавшие в христианском мире. Письмо прибыло по адресу, но ткани исчезли.

— И вы думаете, что они сохранились в перуанских джунглях? — с сомнением спросила Дитрих. — Разве материи не гниют в таком климате?

— Нет, если их должным образом упаковать и глубоко зарыть в землю. — Голос Соннеман чуть дрогнул от воодушевления.

— Достаточно, Хельга, — вмешался Шлегель. — Не будем утомлять гостей мелочами, которые интересуют только нас.

Рамон и две служанки внесли десерт. После традиционных кубинских блюд он, повинуясь инстинктам приверженца китайской кулинарии, приготовил сложное по составу, изысканное яство — на сей раз это был торт-безе с мороженым.

— Но почему вы привели свой исследовательский корабль сюда, на Кубу? — спросил за десертом Хемингуэй.

— Наше судно ремонтировалось и переоснащалось на атлантическом побережье, — натянутым тоном отозвался Шлегель. — Пока ученые настраивали приборы и поисковое оборудование, капитан и экипаж производили морские испытания.

В настоящий момент мы устраняем некую неисправность... ходового вала, если не ошибаюсь. В течение нынешнего месяца мы отправимся в Перу.

— Через канал? — спросила Геллхорн.

— Естественно, — ответил Шлегель.

Хемингуэй пригубил вино:

— Сколько просуществовала империя инков, мисс Соннеман?

— Зовите меня Хельгой, — сказала блондинка. — Или дочкой, если вам нравится. Хотя, по-моему, вы старше меня всего лет на десять, Эрнест.

Хемингуэй торжествующе улыбнулся:

— Так и быть. Хельга.

— Отвечая на ваш вопрос, Эрнест, — продолжала Соннеман, — я могла бы сказать, что настоящая инкская династия существовала лишь около двух столетий, вероятно, начиная с четырнадцатого века, в течение экспансии Капака Юпанки, вплоть до 1532 года, когда империю покорил Пизарро со своей маленькой армией. Потом, на протяжении трехсот лет, их территория оставалась под владычеством испанцев.

Хемингуэй кивнул.

— Несколько сотен испанцев в доспехах победили... сколько инков им противостояло, Хельга?

— По оценкам исследователей, к началу испанского завоевания инки контролировали примерно двенадцатимиллионное население, — ответила Соннеман.

— Святой боже, — произнесла Дитрих, — трудно поверить, что кучка захватчиков могла победить столь многочисленный народ.

Хемингуэй взмахнул десертной вилкой.

— Я никак не могу отделаться от мыслей о нашем приятеле Гитлере. Он носится с идеей Тысячелетнего Рейха, но вряд ли нынешний год станет моментом торжества его маленькой империи. Всегда найдется сукин сын покрепче тебя... как это было в случае испанцев и инков.

Шлегель вперил в него ледяной взор. Соннеман улыбнулась и сказала:

— Да, но нам известно, что испанцы прибыли туда в период очередной междуусобицы претендентов на инкский трон... вдобавок в стране тогда свирепствовали эпидемии. И даже великолепная дорожная система инков — между прочим, куда более совершенная, чем европейские шоссе, — сыграла на руку испанцам в их завоеваниях.

— Как гитлеровские автобаны? — произнес Хемингуэй, вновь усмехаясь. — Думаю, через два-три года генерал Пэттон поведет по прекрасным немецким шоссе свои танки «Шерман».

Шлегелю явно не нравился оборот, который приняла беседа.

— Полагаю, Германия будет слишком занята борьбой против коммунистических орд, чтобы думать об экспансии, — негромко произнес он. — Разумеется, я не сторонник тех целей и задач, которые ставят перед собой нацисты, но нельзя не признать, что война, которую ведет Германия, — это, по сути, битва западной цивилизации против славянских потомков Чингисхана.

Марлен Дитрих гневно фыркнула.

— Господин Шелл, — отрывисто бросила она, — фашистская Германия не имеет никакого отношения к западной цивилизации! Поверьте, я знаю, что говорю. Русские, которых вы так презираете... наши союзники... видите ли, господин Шелл, между мной и русскими существует некая мистическая связь. Их было немало в Германии в годы моей молодости — людей, бежавших от революции. Мне нравились их воодушевление, их энергичность, то, как могли они пить день напролет и не терять головы...

— Ага! — воскликнул Хемингуэй.

— Целый день произносить тосты! — с чувством продолжала Дитрих, и в ее голосе явственнее зазвучал немецкий акцент. Она подняла бокал с вином. — Дети трагической судьбы — вот кто такие русские, господин Шелл. Не так давно Ноэль Ковард назвала меня грубиянкой и реалисткой. Эти слова как нельзя удачнее описывают русскую душу, господин Шелл. В этом смысле я более русская, чем немка. Я никогда не сдалась бы нацистскому зверью, не сдадутся и русские!

Она осушила бокал, и Хемингуэй молча последовал ее примеру. Я подумал, какие выводы сделал бы из этого разговора Эдгар Гувер, и решил при случае заглянуть в досье Дитрих под грифом «О/К».

— Да, — сказал Шлегель, озирая стол, словно в поисках поддержки, — но вы, несомненно, вы, разумеется...

— Нацисты не имеют никакого отношения к западной цивилизации, — повторила Дитрих. Она любезно улыбалась, но ее голос по-прежнему звучал вызывающе. — Их верхушку составляют дегенераты... извращенцы и импотенты... омерзительные гомосексуалисты... прошу прощения, Марта. Этот разговор неуместен за столом.

Геллхорн улыбнулась.

— За нашим столом любая брань в адрес нацистской Германии вполне уместна и даже поощряется, Марлен. Прошу вас, не стесняйтесь.

Дитрих покачала головой. Ее светлые волосы скользнули по щекам с высокими скулами, потом вновь улеглись.

— Я уже закончила, только хотела бы спросить — как называют по-испански таких извращенцев, Эрнест?

Хемингуэй ответил, глядя на Шлегеля:

— Разумеется, для обозначения гомосексуалистов в испанском имеется стандартное слово «maricon», однако кубинцы называют так пассивных педерастов, а активных — «bujarones», это аналог нашего «butch», то есть лесбиянка.

— Кажется, наша беседа и впрямь становится неприличной, — заметила Геллхорн.

Хемингуэй бесстрастно взглянул на нее:

— Мы ведь говорим о нацистах, дорогая, не правда ли?