Дэн Симмонс - Колокол по Хэму

Хемингуэй пустился в пространные объяснения, чем были каперские свидетельства в «давние времена», и, пока он разглагольствовал, мне оставалось лишь смотреть на него вытаращенными глазами и гадать, неужели он всерьез полагает, будто бы этот кусок бумаги защитит нас от пули в затылок, если немецкий экипаж захватит «Пилар» при попытке потопить их субмарину. Уже не в первый раз я убедился, что сэр Эрнест Хемингуэй не только создает в своих книгах утонченные вымышленные миры, но и живет в них.

Иногда мы выходили на яхте вдвоем, и эти дни посвящались практике по навигации и радиосвязи. Когда я сказал Хемингуэю, что умею обращаться с пеленгатором и коротковолновой рацией, он удивился.

— Черт побери, — заметил он, — коли так, нам не нужен Дон Саксон.

— Саксон потребуется вам, когда вы оставите меня на берегу присматривать за операциями «Хитрого дела», — возразил я. Такое случалось нередко — едва ли не через день, — и тогда я сутками разъезжал по окрестностям, встречаясь с «агентами», либо сидел во флигеле финки, принимая донесения от самых пугливых из них, которые являлись через поля и заросли и уходили тем же путем.

В дни, предшествовавшие выходу в море «Южного креста», записи в бортовом журнале «Пилар» выглядели примерно так:

12 июня 1942 г.: Патрулировали до Пуэрто-Пургатории... вернулись в 5.30.

13 июня: Наблюдали с 2 до 7. Вышли до рассвета, патрулировали до темноты, прошли 12 миль. Гест отправился в Бахия Хонду на вспомогательном судне.

14 июня: Наблюдали с 4 утра. Вышли после рассвета, в 7.20. Патрулировали до 13, встали на якорь в порту в 16, загрузили яхту припасами.

За краткой записью «Гест отправился в Бахия Хонду на вспомогательном судне» крылась маленькая драма. В тот день нас было шестеро на борту — мы искали подлодки в районах, где их встречали местные рыбаки, и вдруг поступило шифрованное радиосообщение с требованием прибыть в указанную точку для получения приказов. Погода была скверная — к северу и западу от нас бушевал шторм, по морю ходили двухметровые волны, и тем не менее Хемингуэй направил Уинстона Геста и Грегорио Фуэнтеса на «Крошке Киле» в Бахию Хонду — туда, где нас ждали секретные распоряжения.

— Нынче дерьмовая погода, Эрнест, — заметил Уинстон, цепляясь за поручни яхты, которую бросало на волнах.

Фуэнтес ничего не сказал, но хмурый взгляд, которым он окинул горизонт, был красноречивее любых слов.

— Плевать мне на погоду, — бросил Хемингуэй. — Нам будут отданы приказы, джентльмены. Первые приказы с тех пор, как мы начали эту операцию. Живыми или мертвыми, вы обязаны вернуться до рассвета и доставить их мне.

Богач и костлявый кубинец кивнули, взяли с собой немного воды и провизии и забрались в утлую лодчонку. Впоследствии они рассказывали, что плавание было тяжелым, как, впрочем, они и ожидали, и «Крошка Кид» добрался до Бахии Хонды только в девять вечера. Там они встретились со связным-американцем и получили запечатанный пакет в непромокаемом мешке. Не вскрывая пакет — это была прерогатива Хемингуэя, — Гест и Фуэнтес наскоро закусили и поспали два часа, после чего пустились в изматывающее обратное плавание к «Пилар».

На рассвете Хемингуэй получил запечатанный пакет и спустился вниз. По прошествии некоторого времени он вновь появился на палубе и велел Фуэнтесу и Ибарлусии поднимать якорь.

— Мы возвращаемся в Кохимар, — объявил он, раскладывая карту на пульте управления ходового мостика яхты. — Пополним там припасы. Лукас, ты отправишься в финку и будешь управлять «Хитрым делом». Всем остальным приказано явиться... вот сюда. — Он ткнул пальцем в карту.

Мы вытянули шеи. Хемингуэй указывал на скопление островов неподалеку от Камагуэя, у северного побережья центральной Кубы, где мы еще не бывали.

— Лукас, — сказал он мне, пока яхта, раскачиваясь на волнах, возвращалась в порт, — ты должен не только присматривать за лавочкой, но и следить за «Южным крестом». Дашь нам радиограмму, как только он соберется выйти в море.

— Слушаюсь, — отозвался я. В чем бы ни заключались «секретные распоряжения», Хемингуэй не пожелал рассказывать мне о них. Это нимало не беспокоило меня, но было жаль, что «Пилар» отправляется в настоящий поход, а меня оставляют торчать на берегу. Море нравилось мне больше, чем ферма, и сколь бы глупыми ни были наши «учения», каждая минута, проведенная в плавании, казалась мне чем-то намного более реальным, нежели операции «Хитрого дела».

В отсутствие Хемингуэя я руководил «разведывательной сетью», присматривал за Марией и размышлял о писателе.

« Выясни, кто он и что он», — приказал мне Гувер, а я отнюдь не был уверен, что хотя бы начал выполнять его задание.

Сидя на берегу, я думал о том Хемингуэе, которого видел в море.

На мой взгляд, лишь немногие обстоятельства способны вскрыть истинную сущность человека. Вероятно, одно из них — поведение на поле боя, но мне трудно об этом судить, поскольку я не бывал на войне. Мои схватки были тайными, скрытыми от постороннего взгляда, длились секунды или минуты, и единственной наградой было выживание. Еще одно испытание — это когда опасности подвергаются твои близкие, но у меня никогда не было семьи, которую я должен защищать... или могу утратить — во всяком случае, с тех пор, когда я достиг зрелости.

Но море... это испытание я чувствовал всей душой.

В море ходят сотни, тысячи людей, однако удалиться от берега на собственной яхте так, что теряешь его из виду — а Хемингуэй проделывал это регулярно, — совсем иная, куда более опасная вещь. Характер человека проявляется в том, как он воспринимает море — безразлично или с уважением, которого оно заслуживает, — и не мешает ли ему собственное "я" ощущать ту грозную силу, которая окружает человека или горсточку людей, оказавшихся наедине с открытым океаном.

Хемингуэй относился к морю с уважением взрослого человека. Он стоял на мостике, широко расставив босые ноги и привычно, бессознательно борясь с качкой; его обнаженная грудь потемнела под солнцем, темные волосы блестели от пота, лицо покрывала двухдневная щетина, глаза прятались в тени длинного козырька кепки. Хемингуэй воспринимал море всерьез. От его мальчишеской бравады не оставалось и следа, когда он наблюдал за погодой, изучал течения и приливы, возвращаясь в порт, когда падал барометр или на горизонте появлялся хотя бы намек на шторм... либо встречал бурю лицом к лицу, если было невозможно укрыться в спокойной бухте. Хемингуэй никогда не отлынивал от работы на своей яхте, никогда не отказывался стоять «собачью вахту», не жаловался, когда приходилось откачивать зловонную воду из трюма, возиться с двигателем по уши в масле или прочищать засорившийся гальюн. Он делал все, что требовалось сделать.