Татьяна Молчанова - Дело о таинственном наследстве

– Вы только представьте себе! – сердился князь. – Судебный чин в моем доме! Отродясь такого не бывало. Допрашивает, подозревает и все бумажки строчит карандашом. Не церемонился нисколько, прямо с порога объявил, что Феофану нашу бедную отравили. Наташенька моя чуть чувств не лишилась. И так все эти дни как тень ходит. Глаза грустные, похудела… А знаете, граф, Наташенька сразу вас принялась защищать. Еле стоит, дрожит вся и говорит, что, если из вашего кисета Феофана Ивановна табачок понюхала, значит, убить вас хотели, а не ее, да-с…

Николай Никитич слегка засмущался от последней фразы. Получалось, что он как бы косвенно допускает версию, что это и граф мог с убийством своей тетушки расстараться, ежели его защищать надобно, и поторопился добавить:

– Мы все с вами, голубчик, совершенно! Только вот как теперь все обернется-то, ведь кто-то это сделал!

Граф уже не смотрел на князя, хотя, казалось, вот только что очень даже внимательно слушал. По лестнице, как в первый раз их знакомства, спускалась Наташа. Она, увидев синие Сашины глаза, их выражение и движение тела, подавшегося навстречу ей, чуть было не расплакалась от стыда за то, что так мучилась сомнениями в эти дни, от облегчения, что ведь вот вся самая настоящая, хорошая правда была написана сейчас в этих любящих и родных глазах. Легкий румянец заретушировал темные тени под глазами, а ощущение спокойствия и счастья мгновенно стерло с ее лица следы слез и тревоги. Наташа повеселела.

Подали чай, и они втроем вкусно его распили. Граф рассказал о визите Аркадия Арсеньевича, о предъявленных им как бы вскользь обвинениях. Рассказал князю о карточном долге и способе его погашения. Вообще, был как-то даже слишком откровенен и детален насчет своих дел, обращаясь преимущественно к Николаю Никитичу. Наконец, после очередного бесплодного предположения о том, кто и почему возымел такую злобу против тетушки, князь понял, что, видимо, его Наташе и графу надо сильно о чем-то поговорить. Вон как переглядываются. Бог знает какие у них секреты! Но Николай Никитич уважал любые секреты своей дочери, поэтому, деловито нахмурившись, попросил у присутствующих разрешения на некоторое время удалиться, поскольку управляющий ждет его распоряжений. Граф встал и поклонился, а Наташа благодарно чмокнула отца в щеку.

После ухода князя им одновременно как-то тесно показалось в доме, и граф только было произнес: «Пойдемте…» – как за него фразу закончила Наташа: «В сад», – и, накинув в прихожей плащи, не спеша, они двинулись по направлению к столь много уже испытавшей беседке.

Дворянские русские беседки! Это тема отдельного философического, или исторического, или даже, скорее, романтического характера. Редко какой классический русский роман обходится без этого необходимейшего строения. Редко какие жизненные события протекают вне этой постройки. В беседках пьют чай, спорят о политике, решают хозяйственные проблемы, читают газеты, любуются видами природы, назначают свидания, иногда кончают жизнь самоубийством, но самое главное: в них признаются в любви! Ровно как и в ненависти, однако…

Наташа с графом, не сговариваясь, медленно направлялись туда. Им обоим хотелось быть наедине, глаза в глаза, душа к душе. Они говорили о чем-то совсем неважном, и эти слова-промежутки уходили куда-то вперед и, подхватываемые ветром, быстро растворялись, делаясь слабыми и неубедительными. И невозможно было за этим полускрывающим лицо и фигуру плащом разглядеть приподнятую бровь, или полуулыбку, или чуть сжавшиеся пальцы, говорящие больше, чем множество слов…

Вот, наконец, приветственно сияя, белая беседка открылась за кустами жимолости. И граф не выдержал… Он схватил Наташины руки – холодные, наклонился над ними и стал целовать эти любимые пальчики нежно и осторожно. Было чуть щекотно от его усов, но так… Так хорошо! Пальцам, да и всему телу сразу стало тепло. Полузакрыв глаза от ощущения этой осторожной нежности, Наташа перестала дышать. Саша потянул ее вверх, по ступенькам и, усадив на скамейку, сразу начал говорить. Иногда останавливаясь, чтобы погладить ее руки, послушно лежащие в его руках, или чтобы заглянуть в темно-зеленые Наташины глаза.

– Наташенька, я знаю, что мучившие меня все последние дни мысли так же мучают и вас. Тот день, день ваших именин, закончился страшно, непонятно… Вы знаете, мне сейчас хочется объяснить вам, кто я есть. Как я понимаю себя… Я должен, прежде чем спросить вас… – Он застыл на мгновение, сжав Наташину ладошку. – Первое, – спустя несколько секунд продолжал он. – То, что вы видели в саду вечером. Мне неприятно об этом говорить, но я буду короток.

Наташа попыталась его перебить, ей хотелось объяснить ему, что Ольга уже многое разъяснила, но граф не остановился. Казалось, его даже нельзя сейчас останавливать. Он говорил быстро, на одном дыхании, чтобы высказать все скорее, чтобы скорее перейти к самому главному.

– Софья Павловна Зюм, имевшая ранее несколько бесполезных попыток заполучить мою особу в свое распоряжение, тогда вечером вызвала меня для разговора и сообщила, что приняла от безнадежности своих попыток яд и собиралась на моих глазах, собственно, умереть. Артистка она великолепная, так что, когда хрипящая женщина упала мне на руки и закричала: «Воздуха!» – мне, естественно, ничего не оставалось, как ей этого воздуха дать. Не знаю, каким образом ей удалось устроить, чтобы в этот момент там появились вы, но своего она добилась. Если бы я увидел перед собой полураздетую женщину и растерянного мужчину, то сомнений в том, что между ними произошло, у меня бы не возникло. – Глаза графа исполнились сопереживанием и сочувствием: – Как же вы, наверное, были во мне разочарованы! А я даже ни письма написать, ни приехать не мог… Но, чтобы закончить с этим, – граф вздохнул, – я никогда не был даже слегка увлечен этой женщиной! А после того, как узнал в ней пособницу дел этого шулера, ее брата, то в полной мере стал презирать. Надеюсь, что более на моем, – граф с осторожной вопросительностью посмотрел на Наташу и поправился: – На нашем пути эта женщина не встанет.

И опять он не дал ничего сказать уже ерзавшей от нетерпения что-то ему объяснить Наташе. Он просительно сжал ее ладони, как бы говоря «скажете после… все после…»

– Второе. Свою тетушку я не убивал. Думаю, здесь особо объяснять нечего. Не убивал, и все!

Третье. С уже, честно говоря, поднадоевшим мне карточным долгом расплачусь, как я и говорил вашему отцу, через месяц.

«Как он взволнован! Как он торопится… – думала Наташа, глядя на его подрагивающие пальцы, на потемневшие глаза, на то, как он, переводя сбивающееся дыхание, прикусывает губы. – Но отчего же? Ведь я все уже поняла… Все хорошо… А может быть, он… – вдруг осенила ее совершенно очевидная мысль. – Ох, нет, нет… как же, я не готова!..»