Нэнси Бильо - Чаша и крест

— Я не понимаю, сестра Джоанна, чего вы от меня хотите?

Я заглянула ему в лицо. На нем читались удивление и какая-то непривычная озабоченность. Но губы брата Эдмунда раскрылись, словно и ему трудно было дышать.

Ни он, ни я ни на секунду не сомневались в том, что это грех. Но я всем телом потянулась к нему, положила руку ему на плечо. Потом протянула ее дальше, еще дальше, ощутив ладонью его гладкую спину. Подняла к нему лицо и в ужасе закрыла глаза. Я думала, что тело брата Эдмунда останется холодным, но ошиблась. Его худое тело было горячим, словно его била лихорадка; он весь напрягся, как натянутый лук.

Я закрыла глаза и ждала. Прошла целая вечность, и наконец губы его коснулись моих губ, но так нежно, что я даже засомневалась, уж не почудилось ли мне это. Никто и никогда не касался меня с такой нежностью. Однако я страстно желала от брата Эдмунда еще большего.

Но уже в следующее мгновение он резко отпрянул от меня. Я осталась одна. Так и стояла, закрыв глаза и покачиваясь.

— Нет, так нельзя, — прошептал он. — Помните ту ночь в монастыре Мальмсбери? Я тогда принес обет перед Богом. Я поклялся, что никогда в жизни не обману вашего доверия, вашей веры в меня. Вы ведь этого не забыли?

— Нет, — отозвалась я.

— Мы с вами вместе сегодня так много узнали о том, что нас ждет впереди, — продолжал брат Эдмунд. — Монастыри будут восстановлены. Об этом тоже говорится в пророчестве. Сестра Джоанна, ну подумайте сами: как мы снова воссоединимся с нашими братьями и сестрами, как займем свое место рядом с теми, кто доверяет нам, если сейчас поддадимся плотскому греху? Мы дали обет целомудрия, так не станем же падать в грязь.

Я кивнула и отвернулась. От унижения в глазах потемнело.

— Только не плачьте, прошу вас, не надо плакать, — с душевной болью в голосе сказал он. — А теперь я пойду… Я должен уйти.

И, не дожидаясь, что я ему отвечу, брат Эдмунд вышел из калефакториума.

Несколько мгновений я стояла неподвижно, потом подошла к тюфяку, который принес для меня брат Эдмунд. На полу жарко пылали дрова. Да, я достойна только презрения. Я снова представила то, что только что случилось: неужели это правда?

О, теперь я прекрасно понимала, что такое зло и что такое грех. Ясно видела все коварство и всю силу дьявола. Другого объяснения тут и быть не могло: я сама предложила себя брату Эдмунду, значит мое тело и мой дух были во власти нечистого. И где? Здесь, под крышей здания, которое еще несколько недель назад было прославленным монастырем! Вдвойне ужасно! Теперь я жаждала покаяния, я чувствовала, что мне как можно скорее надо исповедаться. На коленях признаться в греховных желаниях и просить об отпущении греха. И если в душе моей восстановится благодать, если снизойдет на меня милость Господня, тогда я смогу противостоять злу.

Но я должна еще молить Бога о прощении брата Эдмунда. То, что случилось этой ночью, никогда не должно повториться. Лишившись дружбы его, я просто не смогу жить. Это для меня самое главное. «Нет на земле ничего более ценного, чем настоящая дружба», — сказал он мне в Говард-Хаусе. И мне надо доказать, что я достойна его расположения.

Приняв это решение, я почувствовала, что веки мои словно налились свинцом; я рухнула на тюфяк и мгновенно уснула.

И почти сразу почувствовала, как чьи-то руки стаскивают меня с тюфяка, поднимают и встряхивают так, что ноги мои беспомощно болтаются над полом.

Я открыла глаза и увидела перед собой лицо герцога Норфолка. Он поставил меня на пол и отвесил тяжелую и звонкую пощечину. Мне показалось, будто внутри у меня что-то оборвалось, и в то же мгновение все тело мое пронзила острая боль.

— Клянусь дьяволом, ты мне за все заплатишь, упрямая сучка! — вне себя от бешенства заорал герцог. Слюна его забрызгала мне лоб.

В комнате толпилось не менее полудюжины человек. За спиной Норфолка маячил епископ Гардинер. Брата Эдмунда нигде не было видно.

— Ты небось считаешь себя очень умной, да? — кричал Норфолк. — Надо же было додуматься подбить эту дуру Катрин, уговорить ее, чтобы она помогла тебе сбежать с этим подлым монахом! Но и мои слуги тоже не промах! Они смекнули, что дело нечисто: ушли погулять две дамы, а вернулась только одна. Как только мне сообщили, я велел прочесать весь Саутуарк! И Лондон, и Дартфорд тоже — вас искали всю ночь… всю ночь! Пока уже на рассвете не нашли горбуна и не узнали, что светловолосый мужчина и темноволосая женщина отправились прямиком в монастырь Черных Братьев.

Тут горбун, тот самый, с которым мы недолго беседовали, когда сошли с Лондонского моста, выглянул из-за спины одного из людей герцога и ткнул в мою сторону дрожащим пальцем:

— Вот эта девица! Да-да, это она!

— Конечно она, кто же еще! — сказал герцог. — Дайте этому убогому шиллинг и ногой под зад — пусть убирается!

Левая щека моя горела от удара, а шея болела так, что я не могла даже прямо стоять: пришлось согнуться, ухватившись рукой за плечо.

— Где брат Эдмунд? — собравшись с силами, пролепетала я.

— Его отвезли в Винчестер-Хаус, — спокойно ответил епископ Гардинер. — Я позже решу, что с ним делать.

— Явились сюда вдвоем, — бушевал герцог, — обманули привратника, назвались братом и сестрой, а потом осквернили монастырь… Я, грешный, думал, что повидал на своем веку все: и порок, и всякие гнусности — но такое… такое… — Он замолчал, не закончив фразы.

— Мы не совершили никакого преступления, — возразила я.

— Не смей врать мне! Ты притащила сюда этого монаха, чтобы совратить его, прелюбодействовать с ним! — снова заорал Норфолк. — Можешь дурачить кого угодно своим нарядом послушницы, но я-то знаю, Джоанна Стаффорд, что на самом деле ты — развратная шлюха!

— Неправда, — сказала я.

Из последних сил преодолевая головокружение и боль, я выпрямилась во весь рост. Посмотрела не на герцога, а на епископа Стефана Гардинера и обратилась к нему:

— Мы пришли в монастырь, чтобы почитать священные книги и помолиться. Клянусь: это правда, и ничем иным мы здесь не занимались.

В глазах епископа промелькнуло какое-то чувство. Может быть, жалость. Или презрение. Он открыл было рот, чтобы ответить мне, но герцог опередил его.

— Почитать священные книги? — яростно возопил он. — Так вот, заруби себе на носу: ты никогда больше не будешь читать священные книги, никогда! В прошлом году тебя арестовали, а в этом году твой монастырь распустили! Неужели этого мало? Да на твоем месте любая баба, если у нее не совсем уж куриные мозги, поняла бы, что время всяких там монашек с монахами кончилось. Монастырей больше нет, не существует! Все, шабаш! И скоро мы уничтожим последнее змеиное гнездо…

— Как? Разве вы еще не все уничтожили? — едва слышным голосом проговорила я.