Евгений Сухов - Я украл Мону Лизу

Правый уголок рта секретаря дрогнул:

– Разумеется. Вот только вряд ли можно отыскать что-нибудь равноценное «Моне Лизе». – Уже не справляясь с распиравшим торжеством, Гарри возликовал: – Представляю, какой переполох завтра поднимут газеты.

Завернув картину в темную непрозрачную ткань, Винченцио Перуджи отвечал:

– Теперь она ваша!

Положив картину в большую холщовую сумку, секретарь сказал:

– Безусловно!

Проводив гостя до дверей, Винченцио Перуджи закрыл замок. Все оказалось гораздо проще, чем представлялось поначалу. Он подошел к окну и, откинув занавеску, наблюдал за тем, как секретарь, бережно уложив картину в карете, удобно устроился на подушках.

– Поздравляю вас, – скрипнув половицей, из комнаты вышел граф Воронцов, – с весьма выгодной сделкой.

– Полагаю, что на этом наше сотрудничество закончилось? – невесело буркнул Перуджи.

Следовало как можно быстрее отделаться от навязчивого гостя и ближайшим же поездом съехать куда-нибудь в Аргентину, где его никто не разыщет. Страшно даже представить, что с ним будет, если вдруг господин Морган обнаружит подделку.

Князь Воронцов не торопился уходить. Он вообще чувствовал себя в его каморке по-свойски, была бы его возможность, так и остался бы здесь проживать. Впрочем, с этими намерениями уже к господину управляющему!

Присев на стул, граф закинул ногу за ногу, продемонстрировав длинные полосатые гольфы, и произнес:

– Деньги обладают одной скверной чертой.

– Интересно, какой же? – хмыкнул Винченцио. – У них скверный характер?

– Они быстро заканчиваются. У вас есть желание заработать, скажем, пятьсот тысяч франков? А еще лучше миллион!

– Что за вопрос? Кому же не хочется заработать такие деньги?

– Тогда нужно продать несколько картин «Моны Лизы».

– Вы шутите? Это каким же образом?

– После пропажи «Моны Лизы» во Франции начнется страшный переполох. Она и раньше была самой узнаваемой картиной в мире, а после этого случая вряд ли отыщется человек, который бы о ней не слышал. Каждого будет интересовать, где именно она находится. Появится немало состоятельных людей, готовых приобрести ее за любые деньги! Одного такого я уже знаю, это американский банкир Рокфеллер. Он отдаст немалую часть своего состояния, чтобы утереть нос Джону Моргану! Несколько человек из России тоже захотят приобрести «Мону Лизу». Ваша доля – с каждой картины сто тысяч франков.

Перуджи задумался:

– Деньги, конечно же, хорошие, но как их убедить, что они владеют подлинниками?

– Наша задача как раз в этом и заключается. Но для начала нужно написать картину, которая была бы неотличима от настоящей. Не исключено, что с некоторыми из покупателей вам придется встретиться лично и рассказать в деталях, как произошло ограбление. Так сказать, для достоверности.

– Они могут сдать меня полиции.

Граф Воронцов лишь хмыкнул.

– Вам не стоит опасаться этих людей. Они не заинтересованы в огласке и уж тем более вряд ли станут кому-то рассказывать, что покупают «Мону Лизу».

– Кажется, я вас понимаю. И когда же мы приступим?

– Ждите, я вам сообщу, – поднялся из-за стола граф Воронцов. – Советую съехать куда-нибудь на пару недель, скоро в Париже будет очень жарко, – надел он шляпу. Взяв пакет с уложенной «Моной Лизой», едва улыбнулся. – Надо же такому случиться, чуть не позабыл!

Михаил Голицын прошел в коридор и мягко прикрыл за собой дверь. Выйдя из подъезда, он чувствовал колючий взгляд Перуджи – между лопатками зачесалось, и он едва удержался, чтобы не утолить зуд прямо посреди снующей толпы. Ждать пришлось недолго: еще через минуты две парадная дверь распахнулась и из нее, держась на отдаленном расстоянии, последовал Винченцио Перуджи. Довольно улыбнувшись, Михаил, беззаботно помахивая тросточкой, беспечно шагал к съемной квартире. Оставшиеся три квартала князь прошел пешком, подмечая, что Перуджи следует на значительном расстоянии. Потянул за массивную медную ручку, ощутив пальцами прохладу металла, и вошел в подъезд, освещенный гирляндами тусклых ламп. Поднялся на четвертый этаж, довольно улыбнулся, когда услышал внизу стук отворяемой двери, и достал из кармана ключ.

Расположившись у самого окна, князь Голицын допивал крохотную чашку кофе, наблюдая за подъездом, где расположилась редакция «Пари-Журналь». Мимо, грохоча рессорами, проносились тяжелые экипажи; по тротуару, укрывшись широкими зонтами от лучей заходящего солнца, прогуливались молодящиеся старухи в сопровождении столь же престарелых спутников; беспечно, позабыв осматриваться по сторонам, через дорогу шумно пробегали мальчишки; молодые люди, сбившись в пары, размеренными шагами фланировали по тротуару. Обдавая едким черным дымом беспечных прохожих, иной раз проносились автомобили, а звуки клаксонов казались настолько громкими, что просто закладывало уши. Обычная жизнь столичного города. На первый взгляд мало что могло помешать ее размеренности и устройству.

Неожиданно дверь широко распахнулась, и из подъезда редакции в длинном зауженном книзу платье, с небольшой шелковой шляпой на высокой прическе вышла Жаклин.

Впервые Михаил Голицын увидел ее в сумраке средневекового подвала, оборудованного под ресторан, увлеченно поедающую мороженое. Тогда его очаровал ее пристальный взгляд и разноцветные глаза, выглядевшие весьма необычно: правый был светло-зеленым и как бы предостерегал от возможного безрассудства, а левый, голубоватый, манил и провоцировал. У женщины с такими глазами обычно уживаются противоположные сущности. Голицын представился Луи Дюбретоном, свободным художником, средства которого позволяют разъезжать по Европе и в свое удовольствие копировать понравившиеся картины. Жаклин оказалась журналисткой, специализировавшейся на криминальных темах, и в дальнейшем разговоре выяснилось, что в настоящее время она занимается журналистским расследованием – стремилась отыскать пропавшую картину «Мона Лиза». Вот только в этом деле Голицын ей не помощник.

Князь Голицын бросил на стол франк и, быстро поднявшись, вышел из кафе. Посмотрев по сторонам, Жаклин, слегка приподняв красивую голову, уверенно пересекла улицу и направилась в сторону стоянки извозчиков.

Высокая, с развитой грудью, она невольно привлекала внимание мужчин, и для князя Голицына оставалось совершенно непонятным, почему такая женщина пребывает в одиночестве. По его мнению, толпа поклонников должна была осаждать редакцию журнала, петь под ее окнами серенады и признаваться ежеминутно в любви. А вместо рулад с признаниями мужчины лишь лениво посматривали в ее сторону, отмечая безупречные пропорции высокой фигуры, совсем ненадолго задерживали взгляд на ее предлинных ногах и вновь возвращались к жареным сосискам и к недопитому пиву.