Маргарет Брентон - Жемчуг проклятых

Через три недели Лавиния согласилась выйти за барона Мелфорда замуж.

Дура, какая же она была дура…

В день своей свадьбы Лавиния задыхалась от отвращения и ненависти — ко всем. К мужу, который имел возможность и желание ее купить. К матери, которая вынудила ее продаться. Но в первую очередь к себе самой. Она чувствовала себя жалкой, слабой, ничтожной, такой же как все!

Но сильнее всех она ненавидела Джеймса Линдена. Он ее предал. Он себя предал.

Любил ли он ее вообще хоть когда-то?..

Лавинии казалось, что любил, но если любил — как он мог? Вот так легко, в одно мгновение отказаться от всего того счастья, которое могло бы у них быть? От целой жизни с ней и со своим волшебством?

Лавиния понимала, что сейчас Джейми наверняка сомневается в том, что Лавиния его любит. И, пока горничные ее наряжали, она размышляла: что было бы, если бы она все-таки согласилась разделить с ним жизнь приходского священника? Может, ей бы удалось со временем переубедить его? Он был в отчаянии из-за гибели брата, он был ранен жестокими словами отца, но со временем, когда раны затянутся, возможно, он поймет, что совершил ошибку, он вернется на свой истинный путь, на дивный путь, меж папоротников в холмы…

Но как это выдержать? Как дождаться? Как долго она смогла бы изображать смирение? И смогла бы вообще? Рядом с ним ей ничего не было страшно. Ей казалось, что вдвоем они могут бросить вызов самому Сатане. Но не Богу. Нет, не Богу.

И как же быть с родителями? Как противостоять матери? Как стерпеть упреки своей совести? У нее долг перед ними. И она должна Дику. Его последними разумными словами, до того, как он залопотал совершеннейшую бессмыслицу, были: «Ты же позаботишься о маме и папе? Хорошо, что ты красивая. Была бы дурнушкой — и маме не видать исполнения мечты…» Он улыбнулся ей в последний раз тогда.

Лучше бы Лавиния умерла вместо Дика. Для всех было бы лучше. Родители всегда его любили сильнее. И он уже сделал бы свою блестящую карьеру, и женился бы на Лиззи Уилкс, и возможно, у них уже родился бы славный малыш, и все были бы счастливы. Мама, папа, Лиззи. И сам Дик. Он же был гораздо лучше, чем она, Лавиния…

Жадный Бог забирает к себе лучших. Если бы она умерла два года назад, вместо Дика, Джейми не успел бы разлюбить ее. Он бы горевал о ней. Она навсегда осталась бы его мечтой. Его утраченной возлюбленной. Это было бы куда как лучше, чем то, что случилось с ними со всеми.

Хорошо, хоть мама счастлива. Лавиния стала «леди Мелфорд». Мама смогла доказать всем кумушкам-соседкам, что она правильно поступала, безудержно балуя сына и воспитывая из дочери не славную хозяйку, а барышню. А вот отец счастливым не выглядел. Но возможно, он озабочен не из-за ее свадьбы, а из-за происходящего в поместье Линден.

Знает ли Джейми, что у нее сегодня свадьба?

Жалеет ли он хоть немножко?..

И почему она такая дура, что до последнего ждала его?!

Оттягивала момент, когда придется надеть это роскошное и неудобное платье, а главное — все эти дорогие украшения, которые конечно же пришлось бы оставить, убегая с ним, а значит — потратить время на то, чтобы их снять…

Как глупо было ждать его. Он, должно быть, даже и не знал, у кого они остановились в Лондоне.

Впрочем, даже если бы знал — он и не собирался приезжать за ней.

Он выбрал свой путь. И он отказался от всего прекрасного в этом мире. И от любви тоже. Ради своей бессмертной души. Сомневаясь в том, что у него вообще есть душа, он все же вступил на этот путь… Тернистый путь добродетельных.

…Если бы Лавинию спросили, что дороже ей — бессмертная душа или Джейми — она бы сказала: Джейми. И это было правдой.

Но дороже души ей был тот, другой Джейми. Рыцарь-эльф, в которого она была так отчаянно влюблена. Который пришел бы за ней и увел бы ее прямо в свадебном платье — на Третью Дорогу.

Джеймса Линдена, выбравшего путь добродетели, Лавиния любить не хотела.

Леди Лавиния Мелфорд намочила полотенце холодной водой, прижала к лицу, к шее, потом немного полежала с полотенцем на глазах: чтобы не было видно следов слез.

Если бы они с Джеймсом поженились, и Агнесс приехала к ним после пансиона, Лавиния могла бы вывозить ее в свет, одевать, как куколку, и очень придирчиво подошла бы к вопросу выбора жениха, достойного такого чуда, как Агнесс…

Агнесс. Как Лавинии хотелось заполучить ее к себе. Воспитанницей. Компаньонкой. Кем угодно.

Но теперь этот солнечный лучик освещает унылые комнаты пастората. И возможно, поселил радость жизни в сердце преподобного Линдена. Такая юная девочка, на которую легко повлиять…

Что ж, Агнесс, останемся пока друзьями. Что ты от меня хотела? Чтобы я выручила эту отвратительную Милли? Я выручу. Не только ради тебя, но и не для того, чтобы спасти ее: уж очень отвратительны мне законы, по которым живет деревенщина… Я — леди Мелфорд. Для меня их законы не существуют. Да и вообще законов, которым я подчиняюсь, не так уж много. Я заплатила за эту привилегию. Дорого заплатила.

— Грейс! — она нетерпеливо позвонила в колокольчик, и камеристка появилась за считанные секунды. — Соберите мне корзину для пикника. Положите туда веджвудовский сервиз.

— Тот самый? — камеристка заморгала.

— Да. И велите Бартоломью, чтобы заложил мне фаэтон. Я поведу его сама.

— Ваша милость собирается на пикник?

Лавиния усмехнулась.

— Моя милость собирается на свадебный завтрак. Поздний, — добавила она.

Мистер Холлоустэп осмотрел творение рук своих и пришел к выводу, что оно хорошо. Два соломенных чучела, привязанные спина к спине, восседали на тачке. Будущее их ожидало недолгое и уж точно незавидное, о чем можно было судить по каплям льняного масла, сверкавшим на их ребристых боках. Кострище будет по высшему разряду, такое, чтобы даже в Лондоне увидели его марево. Зачем дожидаться дня Гая Фокса, если выдался подходящий и, главное, поучительный повод для веселья? Правда, двор у старой Пэдлок такой тесный, что свинье негде развернуться, и от костра рукой подать до ее крыши, но кто виноват, если искры попадут на солому? А если солома вспыхнет — что ж, туда ей и дорога. Все равно черная да осклизлая, в ней, поди, кроты уже завелись.

Вытащив свечу из наспех выскобленной репы, он обернулся к приятелям, и те ободряюще загоготали. Поддержать мистера Холлоустэпа пришли не только знакомые с ближайших ферм, но и друзья-боксеры из Лидса, которых легко можно было опознать по сплющенным носам и синякам всех оттенков радуги.

Да, веселье намечалось знатное. Топорики глухо выстукивали марш на мозговых костях. Головы кружились от пива и праведности. Это была не месть, а заслуженное наказание для грешников — так выходило со слов ученого джентльмена. Пожалуй, никогда прежде им не доводилось приносить обществу столько блага, да еще в такой приятной обстановке.