Маргарет Брентон - Жемчуг проклятых

Барон Мелфорд хохотнул отрывисто.

— А чем он интересуется? Он уже делал тебе приятно?

— Да, мне с ним очень хорошо.

— А может бы еще лучше.

— Правда?

— Разве я похож на лжеца?

Призрак пожирал ее глазами, медленно, с наслаждением, уделяя внимание каждой ее слезинке и каждому судорожному вздоху, следовавшему за слезами, как гром за молнией. Она никому не посмела бы рассказать, что кто-то смотрел на нее так, а если бы он вздумал прикоснуться к ней как-то по-особенному… она бы и подавно никому не рассказала. Слишком стыдно.

Она пятилась от него, пока не уперлась в колючий ствол пальмы, и уже готова была сломя голову бежать из оранжереи, как вдруг поняла, что все, в сущности, идет по плану. Просто план оказался не столь героическим, как она рассчитывала.

Но робость — это тоже оружие, это меч, чтобы поразить барона. У меча нет рукояти, только лезвие, за которое она его держала, и чем дольше держала, тем больнее становилось. Но так даже лучше. Иначе трудно будет притворяться. Агнесс почувствовала, как ярость, ослепительная, палящая ярость, выжигает из груди весь страх, и с трудом уже сохраняла испуганное выражение лица.

— Вы оба могли бы получить удовольствие… если бы я рассказал тебе, как.

Агнесс захлопала ресницами.

— Когда девочка только начинает познавать свое тело, ей нужен опытный и терпеливый наставник, под чьим руководством она расцветет.

Его пальцы, шишковатые от подагры, заскользили по ее щеке.

— Милорд, я была бы прилежной ученицей. Но… — девушка потупилась.

— Что такое? Ты ведь еще придешь? — обеспокоился призрак, глядя, как она закручивает в жгут подол платья, приоткрывая льняные чулки.

— Нет, милорд, я не смогу…

— Отчего же? — в его голосе зазвенел металл. — Моя вдова привечает тебя, ты можешь приходить, когда пожелаешь.

— Дело в том, что я…

Сочинять пришлось на ходу.

— Я пришла с ней попрощаться. Мой опекун…

— У тебе еще и опекун есть?

— Да. И он… завтра он увозит меня в Италию, дабы закончить мое образование и культивировать мой ум. Мы навестим Рим, Флоренцию и… и прочие итальянские города, — промямлила Агнесс, кляня себя за то, что читала романы под партой на уроках географии. — Лучшие учителя будут обучать меня пению, танцу и живописи.

На его пути выставили шипы огромные кактусы в мелких желтых цветах, но призрак прошел сквозь них и ударил кулаками о запотевшие стены. Стекло задребезжало.

— О, Италия! Обладай я хоть чем-нибудь, я отдал бы все это за возможность вновь узреть твои берега!

— Мне очень жаль, милорд, — посочувствовала ему Агнесс. — А мой дядюшка вряд ли научит меня блудодейству. Он, видите ли, священник.

— О да! Захватить с собой в путешествие розанчик, чтобы в пути обрывать его нежные лепестки, сохраняя благопристойный вид — как это в духе святош! Твой опекун настоящий ловкач, моя Кассандра. Лепесток за лепестком, лепесток за лепестком…

Прикрыв глаза, барон прочитал:

— Любой бы захотел стать тем червем, девочка, — заключил он. — Но ты могла бы удивить своего попечителя, когда он в первый раз захочет с тобой поиграть… Я мог бы научить тебя всему еще до того, как этот чопорный педант договорится со своей совестью и навестит твою спаленку.

Рука Агнесс уже скользила к карману, но вовремя остановилась. Рано еще. Для успешного экзорцизма потребна недюжинная выдержка, тут есть чему поучиться у дяди.

— Ах, милорд, это было бы чудесно! Но как же…

— Я мог бы поехать с тобой, если бы ты меня позвала. Как я скучаю в этих стенах, ни один другой дух от начала времен не томился поболее меня! Никто здесь не способен меня увидеть, включая миледи, а от моих касаний служанки взвизгивают и жалуются на сквозняк. Глупые наседки! А миледи, конечно, постаралась набрать самых блеклых, самых заурядных девиц, лишь бы мне досадить! Чтобы прикоснуться к ним, нужно себя перебороть… Но в Италии, где смех дев журчит, как молодое вино, и сосцы их сочны и упруги…

— Хм, — напомнила Агнесс о себе.

— Позови меня с собой, Кассандра. Днем я буду прогуливаться с тобой по залам виллы Боргезе, а по вечерам… я стану тебе заботливым наставником. Я научу тебя такому, отчего темный, пропахший ладаном умишко твоего опекуна разорвет на части.

— Не знаю, милорд, вдруг это дурно.

— Не строй из себя невинность! — рявкнул дух. — Тебе самой этого хочется. Да все вы такие: сначала слезки, и трепет, и «ах, сэр, что вы делаете», а потом такие фортели выкидываете, что смутилась бы жрица Гекаты.

А когда он так встряхнул ее за плечи, что у нее зубы клацнули, Агнесс поняла, что все-таки переусердствовала с боязливостью. Не интересничать нужно было, а соглашаться с ним во всем, пока не разбушевался. Теперь уже и притворствовать не нужно, хотя послабления в правилах игры Агнесс не обрадовали.

Но призрак, заметив ее ужас, теперь неподдельный, заговорил ласковее.

— Ну же, позови меня с собой.

От его прикосновения сосуды превратились в хрупкие острые сосульки, того и гляди, лопнут и брызнут ледяным крошевом. Превозмогая боль, Агнесс достала из кармана бутылочку из-под духов и посмотрела на нее с сомнением.

— Сюда вы поместитесь?

— Да уж постараюсь. Мы, духи, лишены материального тела. Мы можем поместиться, куда угодно. Особенно в такое… узкое отверстие.

— Тогда попробуем… ой, нет, милорд, не надо, мне страшно!

И в тот же миг призрак затек в бутылку — для него не было лучшего приглашения.

Пока он не успел передумать, Агнесс с размаху вбила в горлышко пробку и постучала по ней несколько раз — для верности и просто со зла.

— Сиди здесь до скончания дней, гнусный и грязный старикашка, — поднеся бутылочку к губам, отчеканила она, и услышала его приглушенный, но от того не менее возмущенный крик.

Но ему сразу вторил другой:

— Агнесс, что ты здесь делаешь?

Несмотря на жару, от которой на фруктах выступала сладкая роса, леди Мелфорд захватила в оранжерею кашемировую шаль, золотисто-розовую, как первые лучи зари.

Агнесс едва не выкрикнула, что отныне сквозняки уже не потревожат Лавинию — ни здесь, ни дома. Но смолчала. В тот миг она дала себе клятву никому не рассказывать о том, что только что произошло между ней и бароном. Тогда, хотя бы, есть шанс забыть разговор, от которого у Агнесс до сих пор мурашки бегали. И если бы на нее положили дверь, как в старину на тех, кто отказывался давать показания, и накладывали бы сверху камни, даже тогда раздавался бы только хруст костей.