Валерия Вербинина - Одна ночь в Венеции

– Мадемуазель Грюйер? Присаживайтесь, прошу вас.

Пока Михаил и его спутница сидели «У Максима», Папийон и его помощники не тратили время даром. Собственно говоря, комиссар уже собирался уходить домой, когда Бюсси наконец доставил к нему бывшую горничную графа Ковалевского.

– Я надеюсь, это ненадолго? Моя хозяйка… – пробормотала Соланж. Покосилась на стул, который явно не внушал ей доверия, и не окончила фразу.

Комиссар тем временем внимательно разглядывал свою собеседницу. Милое, нежное личико, вздернутый носик, темные локоны свешиваются на чистый высокий лоб. Девушка с открытки, да и только. Одеть бы ее в манто, дать в руки муфту, и она с успехом будет позировать для новогодней картинки с надписью: «С наилучшими пожеланиями». Но глаза – Папийон сразу это почувствовал – с двойным дном. Наверху спокойствие, внизу – скрытая тревога. Ай-ай-ай, Бюсси, Бюсси, как же ты сразу не отметил!

– Где вы сейчас работаете? – спросил полицейский с широкой добродушной улыбкой.

Про такую его улыбку уже ходят легенды, верить ей нельзя. Комиссару вообще палец в рот не клади. Но люди все равно покупаются, думая, что человек, который так улыбается, просто обязан быть простофилей.

– У мадемуазель Сервьер на улице Бланш, – ответила Соланж. – Я у нее не только горничная, но и компаньонка.

– Тяжело вам приходится, наверное?

– Нет, что вы! Конечно, нет. И у нее такой забавный попугай…

«А в заветном шкафчике, – мысленно докончил за нее Папийон, – кое-какие фамильные ценности, на которые ты уже положила глаз. И когда ты уволишься, твой любезный братец позаботится о том, чтобы у мадемуазель Сервьер больше не осталось никаких ценностей, кроме попугая».

– Попугай, значит?

– Ну… да.

Девушка мило улыбнулась, но в красивых двухслойных глазах на мгновение мелькнул страх. Соланж не понравился тон комиссара.

– И когда вы собираетесь брать кубышку?

– Простите?

– Я спрашиваю, когда вы собираетесь увольняться и грабить мадемуазель Сервьер? Только честно, мадемуазель Бонту!

До нее не сразу дошло, что полицейский назвал ее настоящим именем. Нежные щеки залила розовая краска.

– Вы что, месье… Как вы можете так говорить!

– Могу, могу, – усмехнулся Папийон. И открывал блокнот, куда уже успел занести кое-какие ценные записи по поводу горничной и ее братца. – Или, может быть, освежить вам память? Январь 1905 года: ограбление мадам Фурко, у которой вы работали три месяца и уволились. Сентябрь: кража у месье Лангле, у которого вы пробыли полгода. Июнь 1906-го: ограблена мадам Декурсель, и опять после того, как вы от нее ушли. Месье Лангле жил в Медоне, а мадам Фурко – в Версале, и, к сожалению, тамошние полицейские были не настолько расторопны, чтобы связать эти случаи. Тут у меня еще записи за 1904 год…

Соланж съежилась на своем стуле, вид у нее был на редкость затравленный.

– И, наконец, апрель 1907-го: ограбление и убийство графа Ковалевского, у которого вы работали. – Комиссар подался вперед. – Скажите, мадемуазель, неужели вас не учили, что сколько веревочке ни виться, а конец все равно наступит?

Соланж отчаянно замотала головой.

– Нет! Нет! Это не я! Я тут ни при чем…

– Ну, разумеется, ни при чем, – усмехнулся Папийон. Затем добродушная улыбка исчезла с его лица, голос сразу стал жестким: – Ты только служила наводчицей для своего братца, а сама в момент ограбления наверняка обеспечивала себе алиби. Не так ли?

– Это ложь!

Так-так, мы решили все отрицать… Ну что ж…

– Кража, конечно, плохое дело, – продолжил комиссар, – но вот убийство – прямая дорога на эшафот. Ты об этом подумала?

– Я не…

– Ну да, ну да. Ты только сказала Филиппу, где что лежит, и передала ему ключ.

– Неправда! Неправда, слышите? Да, он хотел, чтобы я помогла ему… Но я отказалась!

В глазах девушки появились злые слезы, лицо раскраснелось, и, по правде говоря, теперь ни один человек на свете не смог бы представить себе ее образ на праздничной открытке.

– А теперь давай разберемся поподробнее. Лангле, Фурко и Декурсель – твоих рук дело?

– Даже если так? – воинственно бросила Соланж. – Но у графа мы ничего не брали!

В запальчивости девушка даже не заметила, что выдала с головой и себя, и своего сообщника.

– Почему я должен тебе верить? После того как братец Филипп с твоей помощью обчистил тех, у кого ты работала раньше…

– Это другое дело.

– Почему?

– Я бы не дала ему и пальцем тронуть графа Ковалевского. Я бы не позволила.

– Почему?

– Потому что он всегда относился ко мне как к человеку. Впрочем, господин граф ко всем слугам хорошо относился.

– А говорят, у него был невыносимый характер.

– Кто говорит? Бывшая жена? Ее родственники всю жизнь попрекали его, что он женился на ее деньгах. Как же еще граф должен был относиться к ней?

Ух ты, какие интересные штришки известны мамзели с двойной фамилией… Интересно, что еще она знает?

– А что ты можешь сказать о его брате?

– О месье Анатоле? Очень капризный. Даже скандалист. Полагал, что болезнь дает ему право вести себя, не стесняясь. Постоянно попрекал господина графа, что тот здоров, а он болен. Все время обещал умереть, но никак не торопился выполнить свое обещание. Изводил меня и остальных слуг. Все ему всегда не нравилось… Хотите знать правду? Господин граф был ангелом, что терпел этого типа в своем доме!

Однако, как интересно она расписывает своего хозяина, мелькает в голове у Папийона. Уж не была ли девица часом в него влюблена?

– Почему в таком случае господин граф не снял для брата отдельное жилье?

– Хотел, но Анатоль устроил жуткую сцену. Кричал, что от него все хотят избавиться, что брат только и ждет его смерти. Я же вам говорю, он скандалист. Ему обязательно нужно было прицепиться к кому-нибудь, чтобы все время устраивать сцены, а если бы Анатоль жил отдельно, закатывать их было бы некому. У него имелся слуга, который давно ему служил, так вот тот в конце концов не выдержал и уволился.

– А месье Анатоль серьезно болен?

– Сам месье Анатоль всегда уверял, что ему недолго осталось. Господин граф приглашал к нему лучших врачей, и зиму его брат обычно проводил в Ницце. Но знаете, что я вам скажу? У месье Лангле тоже была родственница, больная чахоткой, кузина, которая много жертвовала церквям и уверяла, что вот-вот отдаст богу душу. А кончилось тем, что она пережила двух своих мужей, похоронила бы и третьего, но погибла в катастрофе на железной дороге.

– По-твоему, месье Анатоль не столь серьезно болен, как считается?

– Ну, врачи-то в один голос говорили, мол, непонятно, как он до сих пор держится. Но если человек настолько болен, откуда тогда у него силы со всеми ругаться и ссориться?