С. Пэррис - Пророчество

— Scusi, простите, я искал кабинет милорда Бёрли. Похоже, я в этих коридорах заблудился. — Я даже выдавил из себя самоуничижительный смешок.

Стражники переглянулись, но я своего добился: они повели меня прочь, даже не заглянув в помещение.

— Лорд Бёрли, еще чего! Сначала отведем тебя к капитану дворцовой стражи, ты, испанский пес, — приговаривал один из стражников, грубо волоча меня к лестнице. — Как ты сюда попал?

— Меня привел лорд Бёрли, — со вздохом отвечал я.

За полгода в Англии мог бы уже и привыкнуть. Тут всех иностранцев, особенно с темными глазами и бородкой, как у меня, принимают за испанских папистов, которые, разумеется, покушаются зарезать честного англичанина прямо в его кровати. Рано или поздно я доберусь-таки до Бёрли, а сейчас главное, чтоб никто не узнал про наш разговор с девицей Эбигейл. Таинственный возлюбленный Сесилии, возможно, и не рассчитывал, что она так преданно сохранит в секрете его имя, скорее всего, он постарается зажать рот и ее подругам. Это если принять гипотезу — а я давно научился не принимать гипотез без доказательств, — что ее возлюбленный причастен к убийству, обставленному как загадочная и страшная картина.

— Обе сиськи ей отрезали, так рассказывают. — Арчибальд Дуглас откинулся на стуле и принялся ковырять в зубах куриной косточкой, весьма довольный тем, что последнее слово осталось за ним. Но тут он припомнил еще одну подробность, распрямился и затараторил, размахивая указующим перстом и ни к кому конкретно не обращаясь: — Титьки ей отрезали и воткнули в задницу испанское распятие. Вот скоты! — И он вновь расползся на стуле и осушил очередной бокал.

— Мсье Дуглас, мсье Дуглас, s'ilvousplait! — Курсель, личный секретарь посла, задвигал своими белесыми, невидимыми почти бровями, старательно изображая ужас и отвращение, но эта ужимка, как и все его жесты, показалась заученной и отрепетированной. Секретарь провел рукой по тщательно уложенным волосам и зацокал языком, надувая губки, — его шокировало не содержание, а исключительно вульгарная форма, в какую шотландец облек свой рассказ. — Мне мой друг при дворе рассказывал, что ее удушили розарием. На ступенях королевской часовни, вы только представьте себе! — Он с шумом втянул в себя воздух и даже руку к груди приложил.

Ему бы в театр, подумал я, у него что ни жест — целая пантомима. Сидевший напротив меня Уильям Фаулер на миг встретился со мной глазами и тут же отвел взгляд.

— Такие истории всегда обрастают подробностями, — ровным тоном заметил он, обернувшись к послу.

Фаулер тоже говорил с шотландским акцентом, хотя на мой иноземный слух речь его более внятна, чем бурчание Дугласа. Фаулер — приятный, подтянутый молодой человек лет двадцати пяти, начисто выбрит, темные волосы падали ему на глаза, а голос его столь негромок и сдержан, что приходилось наклоняться к нему поближе, дабы все расслышать, как будто он сообщал некий секрет.

— За последние дни мне пришлось несколько раз побывать при дворе по официальным поручениям, и вынужден вас разочаровать: на самом деле происшествие не было столь драматически обставлено. — Однако этими словами он и ограничился.

Я уже заметил, что Фаулер, мой новый контакт, с которым я только в тот вечер познакомился и с кем еще не разговаривал с глазу на глаз, обладает талантом намекать, будто ему известно гораздо более, нежели он считает уместным выложить в компании. Наверное, именно поэтому французский посол столь высоко его ценит.

А вот с какой стати Кастельно терпит Дугласа — поди догадайся. Этот шотландец лет сорока с лишним, чьи рыжие волосы до времени поседели, а лицо огрубело от выпивки и от ветра, снискал себе покровительство французов, посулив стоять за шотландскую королеву и поддержать ее притязания на английский престол. Как ни странно, этот шумный выпивоха — сенатор шотландской Коллегии правосудия и, говорят, имеет связи среди шотландской знати, как протестантской, так и католической. В посольство он явился с личной рекомендацией королевы Марии Стюарт. Очевидно, ради этих связей посол и кормит его ужином изо дня в день, хотя я бы на его месте не стал. Учитывая, что сам я вот уже семь лет вынужден искать покровительства могущественных людей, то мог бы, наверное, с большей снисходительностью отнестись к Арчибальду Дугласу, но мне-то, по крайней мере, есть что предложить в обмен на гостеприимство, хотя бы умную и оживленную беседу за столом (это все-таки чего-то стоит), я посвящаю им мои книги, а Дуглас, насколько я вижу, не приносит в открывшийся для него дом ровным счетом ничего, и, сколько бы он ни твердил о своей преданности Мэри и ее французским друзьям, я не верю ни единому его слову: он, на мой взгляд, будет поддакивать любому, кто наполняет вином его бездонный бокал. И меня злит, что Клод де Курсель, этот хорошенький до приторности секретарь, числит меня по тому же разряду, что и Дугласа. На Курселя возложена обязанность вести расходы посольства, и он с откровенным презрением взирает на тех, кого считает пиявками и паразитами. Частенько приходится напоминать ему, что я — личный друг его суверена, в то время как Дуглас… ну да, шотландец похваляется дружбой со многими знатными людьми, вплоть до самой королевы Шотландской, но, если он и в самом деле столь популярен среди шотландских и английских вельмож, что ж он хоть изредка не получает приглашение к их столу, а неизменно является в посольство? И никогда не отлучится в Шотландию, не сядет за собственный стол (если он у него есть)?

Главной темой разговора в тот вечер, естественно, стало убийство при дворе английской королевы, потеснив даже обычные переживания по поводу судьбы королевы Шотландской и пересуды о честолюбивых замыслах французских родичей этой королевы — Гизов. В ночь убийства в Ричмондском дворце я пересказал Бёрли и Уолсингему свой разговор с Эбигейл; с тех пор фрейлины находились под усиленной охраной, а придворных кавалеров подвергли допросу, но, само собой, когда речь заходит о запретных интрижках, все предпочитают молчать или лгать. Уолсингем день ото дня нервничает все больше: королевский двор в Ричмонде насчитывает до шестисот человек и, несмотря на строжайшую иерархию — старший слуга отвечает за каждое действие своих подчиненных, — как можно точно установить все перемещения такого множества людей в тот вечер? Королева Елизавета и вовсе предпочитает убеждать себя, будто на территорию дворца проник извне какой-то безумец, а потому видит решение проблемы в том, чтобы ранее обычного времени вернуться из-за города в лондонскую резиденцию в Уайтхолле: этот огороженный дворец удобнее охранять от непрошеных гостей. Всякую вероятность того, что убийца может обитать внутри ее дворца, королева отвергает с полуслова. Уолсингем обещал вызвать меня, если я понадоблюсь, а покуда велел мне возвращаться восвояси и повнимательнее следить за беседами, что ведутся во французском посольстве за закрытыми дверями.