Евгений Сухов - Лихая шайка

Покачивая ногой, Павел внимательно исследовал носок своей щегольской лакированной туфли с заостренным кончиком.

– Ишь ты! Ведь какой ты дурак, оказывается! Никак-то тебя на испуг не возьмешь, – не утерпел Пороховицкий. Лицо его и уши продолжали полыхать от разбиравшей его ярости.

– Это все потому, ваше благородие, что вы невиновного человека заставляете в злодеяниях сознаться, которые он не совершал вовсе, – назидательно произнес Змей, не глядя на Пороховицкого.

Обер-полицмейстер рассмеялся:

– Наглец! Ну что ж… Сейчас посмотрим.

Резко развернувшись на каблуках, Пороховицкий направился к выходу. Дверь с грохотом захлопнулась за его спиной.

– Зря вы так. – Бондаренко, который все время допроса молчаливо просидел на диванчике в дальнем углу кабинета, неожиданно встал с места и подошел к Змею. Захватив с собой по дороге стул, он сел чуть поодаль от подследственного. Змей медленно перевел взгляд в его сторону.

– То есть? – Прищур голубых слегка раскосых глаз делал Павла Знаменцева еще краше.

Бондаренко невольно подумал, что с такой внешностью, как этот паренек, грех было бы не стать маравихером.

– А то, что полковник из вас веревки теперь вить начнет. Уж лучше бы вы сознались во всем.

– Вы, видно, что-то путаете, Григорий Степанович. Не в чем мне сознаваться.

Змей пригладил ладонью смоляной черноты густые, как конская грива, волосы. Несмотря на то что ночь Павлу пришлось провести в острожной камере, зачесаны они были, как всегда, идеально. На косой пробор.

– Но мы то с вами знаем, уважаемый, что есть в чем. Я не знаю, как там насчет ваших амурных дел… – Бондаренко перешел на шепот. – Но что сестер вы знаете, уж не извольте отказываться. Это следствию доподлинно известно. Да и что вам стоит сознаться? Уверяю, от того вам только лучше будет. От вас лишь и требуют, чтобы сказали, где можно найти сестер Вайсман.

– Послушайте. – Змей до этого сидевший вполоборота к приставу, теперь развернулся к нему лицом. – Неужели вы думаете, что я ничего не понимаю? Вы хотите поймать меня на моих же словах. Из вашей затеи ничего не выйдет. Вам придется меня отпустить ни с чем. Мне же ведь прекрасно известно, что у вас недостаточно показаний против меня. Одно заявление! Где доказательства, что именно я обобрал ту купчиху, про которую мне давеча Петр Лазаревич толковал?

– Очень вас понимаю, Павел Емельянович, – податливо согласился Бондаренко.

Кому, как не ему, было знать, что единственного свидетеля, купчиху первой гильдии Евдокию Баранникову, показавшую против Змея, не поддержала третья пострадавшая, Аксинья Макарова, курсистка. А уж о княгине Гусыниной и говорить было нечего. Ввиду ее положения в обществе, а также личных отношений с самим обер-полицмейстером, ее открытое обвинение против Змея было и вовсе невозможным.

Григорий Степанович тем не менее ничуть не смутился упорством Змея.

– Но я вам хочу одно предостережение сделать. Это я по дружбе, так сказать. Потому как очень мне вас жалко стало. Молодой еще. Лицом не дурен. А тут, видите ли, штука может одна выйти…

Григорий Степанович придвинул свой стул ближе к Змею. Павел настороженно посмотрел на пристава.

– Не подумайте, что угрожаю, – как ни в чем не бывало продолжил Бондаренко. – Я вас предостеречь хочу, – загадочно произнес он.

Змей, несмотря на браваду, все же продолжал недоверчиво и с опаской коситься в сторону Григория Степановича. Бондаренко этого было достаточно. Подследственный заинтересовался! Предложенная приставом еще до начала допроса тактика игры в «хорошего» и «плохого» следователя имела свои шансы на успех.

Роли между обер-полицмейстером и приставом распределились сами собой. Пороховицкий должен был изображать из себя «злодея», а сам Григорий Степанович сочувствующего добросердечного человеколюбца.

Бондаренко с удовлетворением отметил, что тактика себя оправдывала. Змей оказался не так смел, как хотел преподнести себя. Пристав убедился в этом по тому, как изменился взгляд Павла. Глаза его беспокойно забегали с одного предмета на другой.

– Я вам как на духу скажу. В наше время пытки хотя и запрещены… – Бондаренко уже вкрадчиво шептал Змею на ухо. – Но ведь никто не запрещает уряднику или, скажем, стражнику применить для острастки иного взбунтовавшегося заключенного приемчик какой специальный. Так ведь?

Змей все так же косо смотрел на Григория Степановича.

– Петр Лазаревич, я вам по секрету скажу, частенько пользуется такими штуками. Вы не подумайте, что устрашаю вас так. Я исключительно из жалости к вам. Потому как лицо у вас красивое. А ведь Петру Лазаревичу может в голову прийти это ваше лицо кислотой какой спрыснуть. Или, извините, просто ножом полоснуть. От одного уха к другому. Так и получится, что вместо красавчика уродом станете.

Глаза Змея расширились от ужаса. Бондаренко с удовлетворением отметил, что «клиент» созрел.

– Как пить дать, Петр Лазаревич сейчас не один придет. С Илларионом. Это у нас в «пыточной» камере, как мы подвал наш зовем, солдатик один служит. Он любого подследственного так разукрасить может, что мать родная не признает. Так что я уж вам советую, если господин обер-полицмейстер не один сейчас придет, вы уж лучше того… Сознайтесь во всем.

– Да в чем же я должен сознаться-то? – несмело уточнил Змей.

Еще минуту назад он был уверен, что судьба, как всегда, пронесет его мимо беды. Теперь же от заносчивости маравихера не осталось и следа. Над его жизнью нависла реальная угроза, что, само собой разумеется, не входило в планы Павлуши.

Змей неоднократно слышал о жестокости иных представителей стражи. Правдой были эти рассказы или нет, теперь не имело существенного значения. Угроза, нависшая над маравихером, произвела в его поведении неожиданный для него поворот. С губ его готово было сорваться то, что еще минуту назад Змей и не думал сообщать полиции.

– А в том хотя бы, что с сестрами знаетесь. Вы изложите, где найти их можно. Глядишь, и умилостивите Петра Лазаревича. А то очень мне жаль вас… Не пощадит. Гневаться изволят уж больно!.. Хотя сами думайте, решайте. Что вам дороже? Сестер покрывать или жизнь собственную уберечь, – подлил еще больше масла в огонь Бондаренко. – Вас ведь теперь отсюда просто так не выпустят, Павел Емельянович. Пороховицкий прежде с вас три шкуры сдерет…

Пристав не успел закончить фразы. Дверь неожиданно отворилась, и в кабинет вошел Петр Лазаревич. Следом за ним порог переступил огромный, исполинской наружности человек. Роста он был выше среднего и сильно сутулился. В глаза бросалась непропорционально большая голова и длинные руки с огромными клешнями-ладонями. Оглядев кабинет, человек остановил взгляд на Змее. От этого взгляда на спине у Павла проступили капли холодного пота. От ужаса, охватившего его при виде паукообразного существа, подследственный не мог произнести ни слова. Такой, как этот, вошедший вслед за Пороховицким, без сомнения, не остановится ни перед какими мольбами. Подумать страшно, что будет, останься Змей один на один с таким чудовищем.