Валерия Вербинина - Сапфировая королева

– Медведь! – прошипела Дашенька, делая большие глаза.

– А вы не нахальничайте, мадемуазель! – сердито проговорил репортер, потирая ушибленный бок. – Что вы тут делаете, Дашенька?

– Госпожа разрешила мне прийти с ней, – объяснила горничная. – И потом, бал, мало ли что хозяйке может понадобиться.

Стремглавов поглядел на Амалию Корф, которая была сегодня в голубом платье, на старичка губернатора, который пытался делать вид, что танцует с ней, причем макушкой едва доставал ей до плеча, заметил в углу черные глаза Бертуччи, горящие досадой, и ухмыльнулся.

– Знаете, Дашенька, – фамильярно сказал репортер горничной, – когда вы так стоите в толпе у стены, вас можно даже принять за барышню.

Дашенька потупилась.

– А я, может статься, лучше любой барышни буду, – объявила она и хихикнула.

– В самом деле? – изумился Стремглавов.

– А что? – беззаботно спросила горничная. – Разве что туфли немножко сношенные, потому как не мои, а от госпожи достались. Ну и платье… не из шелка, прямо скажем. – Девушка вздохнула. – А вот если бы мне ее платье…

– Ну да, и платье, и туфли, и даже украшения, – кивнул репортер. – И все равно, ты только не обижайся, – вдруг перешел он на свойский тон, – тебя бы никто не принял за госпожу.

– Это почему же? – обидчиво спросила Дашенька и губу выпятила точь-в-точь как Валевский, когда тому что-то было не по нраву.

– Потому, – загадочно молвил Стремглавов. – Манер у тебя не хватает, лоска, понимаешь? И разговариваешь ты, как прислуга, и держишься, как прислуга. Хотя и милая девушка, не спорю. – И в подтверждение своих слов он изготовился приобнять Дашеньку за талию, но горничная отвела его руку.

– Что еще такое? – шепнула Дашенька. – Обниматься, так уж и быть, после свадьбы будем. А до свадьбы – ни-ни!

– Милая, – устало вздохнул репортер, – когда это я предлагал тебе свадьбу, а?

– Ну, не предлагал, так я предлагаю, – не моргнув глазом, объявила Дашенька. – От вас, мужчин, ждать предложения – проще дождаться, когда рак на горе свистнет.

И она ласково улыбнулась совершенно опешившему собеседнику.

– Я и Амалии Константиновне уже все сказала, – продолжала плутовка. – Она мой выбор одобрила. Правда, ей местные донесли, что вы иногда заложить за галстух любите, ну так я вас быстро отучу!

Стремглавов открыл рот, вспомнил, что хотел чего-нибудь выпить, и решил, что выпить надо чего-нибудь существенного, чтобы навсегда забыть и Дашеньку, и слова, которые она только что произнесла. Репортер потер свои жидкие рыжеватые усики, пробормотал: «Я сейчас» и растворился в воздухе.

Люди более практичного склада, впрочем, утверждают, что видели, как он бегом протиснулся к выходу из особняка. А еще более практичные уверяли, будто в своем бегстве Стремглавов не забыл прихватить бутылку портвейна, которую ловко спрятал под сюртук.

Торжество меж тем продолжалось своим чередом. Амалия Константиновна танцевала по очереди с вице-губернатором, полицмейстером де Ланжере, Бертуччи и каким-то стареньким генералом, который никак не хотел отпускать ее. Граф Лукашевский, тоже приглашенный на бал, танцевал с одной из дочерей де Ланжере. Когда танец закончился, граф хотел подойти к Амалии, но его опередил маэстро Бертуччи, который во что бы то ни стало хотел пригласить ее снова.

– Маэстро, – заметил Лукашевский, – вы так часто танцуете с госпожой баронессой, что это начинает казаться подозрительным!

– Еще одно слово, сударь, и я вызову вас на дуэль! – шепнул ему потомок итальянцев. И мило улыбнулся.

Граф закусил губу. Помимо того, что Бертуччи умел дирижировать, сидя верхом на лошади, он еще и считался лучшим стрелком в славном городе О. Поэтому Лукашевский предпочел сделать вид, что не услышал его слов, и отошел в сторону, дожидаясь, когда танец закончится.

Но следующий танец баронесса Корф танцевала с Красовским, потом опять с де Ланжере, и граф сумел подойти к высокой гостье лишь перед большим фейерверком.

– Что вам угодно, сударь? – очень холодно спросила баронесса.

– Меня прислал господин Хилькевич, – промолвил граф. – Он просил передать вам, госпожа баронесса.

Амалия поглядела на его лицо, а затем перевела взгляд на раскрытую ладонь графа, на которой лежало кольцо с довольно крупным сапфиром.

– Что это? – спросила она.

Граф Лукашевский сделал удивленное лицо:

– Мы полагаем, что кольцо может быть из той самой похищенной парюры. И оно досталось нам после долгих поисков.

Баронесса оглянулась на Дашеньку, которая стояла неподалеку от них, и, покачав головой, сказала с сожалением:

– Нет, кольцо не из парюры, хотя и тоже с сапфиром. Боюсь, вас ввели в заблуждение.

К ним стремительными шагами уже подошел маэстро Бертуччи.

– Что-нибудь не так, сударыня? – спросил потомок итальянцев, и по его лицу было видно, что если не так, если граф Лукашевский хоть чем-то посмел задеть милейшую баронессу Корф, то он пожалеет, что родился на свет, и даже восемь дочерей полицмейстера де Ланжере его не спасут.

– Нет, – ответила баронесса, – мы просто разговариваем. О фамильных драгоценностях.

Чувствуя в душе разочарование, граф Лукашевский убрал кольцо в карман и отошел, а общество двинулось к выходу из особняка, чтобы полюбоваться большим фейерверком.

В доме Русалкиных Наденька закончила расчесывать волосы и села у окна. А потом в небе началась огненная феерия. Это было так красиво, так необычно, что у девушки захватило дух.

– Аполлон! Женечка! Сюда, сюда, смотрите скорей!

Но Аполлон ответил, что не видит ничего особенного в происходящем, фейерверк как фейерверк, и вообще, на свете есть куда более важные вещи. А кузен Евгений лишь укоризненно вздохнул и уронил, что подобные излишества – следствие угодничества и пресмыкательства перед особой, от которой власти ожидают для себя неприятностей, вот они и стараются расположить ее к себе.

– Каждый день, – пробасил студент, – то обеды, то праздники. Притом что народ бедствует!

Впрочем, народ, собравшийся на площади, от души веселился, глядя на сказочное действо в небе. Потому что людям, что бы там ни твердили материалисты, нужен не только хлеб, но и зрелища.

Под конец в небе выписался огненный вензель А.К., и тут веселье достигло наивысшей точки. Поэтому, может быть, никто не обратил внимания на темную карету, которая подкатила к губернаторскому особняку.

Из кареты вышел молодой человек во фраке, худощавый и изящный, и вошел в дом. Швейцар, стоявший у дверей и одним глазом косившийся на фейерверк, приосанился и сурово осведомился, приглашен ли молодой человек на вечер.

– Нет, – беззаботно ответил тот. – Наверное, это ужасно, как вы думаете?

В то же время его рука – довольно красивая, надо признать, рука, которую портило разве что то обстоятельство, что перстней на ней было больше, чем пальцев, – порхнула в карман фрака и извлекла из него радужную бумажку.