Сергей Зверев - Налейте бокалы, раздайте патроны!

Отряд продолжал движение.

— Ведь вы посмотрите, если на австрийском фронте одно положение, то у нас совершенно другое, — говорил корнет сидящему рядом на подводе Спицыну.

— О чем это вы?

— Против нас стоят немцы. Неважно какие: пусть это пруссаки, баварцы или саксонцы. Не суть важно. Естественно, среди них можно встретить и поляков, живущих на исконно польских территориях, в разное время вошедших в состав Германии. Но таких, надо сказать, немного, и погоды они не делают. А возьмите Австро-Венгрию — это же небо и земля по сравнению с германцами. Австрийская империя веками составлялась, будто сшивалось лоскутное одеяло. Что уж далеко ходить — сама Австрия, сами австрияки — ведь это и есть, по сути, те же самые немцы. Чем они вообще отличаются от противостоящих нам пруссаков? Да, надо сказать, немногим. Региональными отличиями и закваской, сложившейся при жизни в другом государстве, воображающем о себе слишком много. А вторую по численности группу населения в этой лоскутной империи составляют венгры, у которых взгляд практически на все происходящее в стране и за ее пределами отличается от австрийского.

— Вы полагаете? — переспросил Спицын.

— А чего тут полагать? Вы только вспомните восстание тысяча восемьсот сорок восьмого года, когда империя была одной ногой в могиле. И только действия нашего императора Николая Первого, направившего в ответ на слезные просьбы Австрии огромную армию, сохранили империю от неминуемой гибели. Сохранить-то мы ее сохранили, но что толку? Эти же австрийские иуды буквально через несколько лет, во время печальной Крымской войны, нас и предали. Ну да не об этом я речь веду, — пошевелился на подводе корнет. — Ведь кроме венгров, сражающихся если не за независимость, то за право стать таким же равным австрийцам народом, там проживают чехи, словаки, словенцы, хорваты, сербы, босняки… И каждый из этих народов считает себя смертельно обиженным и особого желания отдавать свою драгоценную жизнь за интересы оккупантов не изъявляет. Мало того, они и между собой в армии практически не общаются, и на войне ни о какой помощи речь не идет. В случае чего каждый из них будет злорадно ухмыляться, видя, что сосед погибает, но прийти на помощь не пожелает.

— Ну, я бы не сказал, что австрийская армия так уж слаба, — возразил Спицын.

— Я и не говорю об этом. Но это — колосс на глиняных ногах. Несмотря на то что по оснащенности и обученности австрийская армия ничем не уступает остальным европейским армиям, ее самое слабое место и есть многоязычность, точнее — девятиязычность. Почти половину военнослужащих составляют славяне. Немцев там всего четверть, венгров — процентов двадцать и так далее. Я вам категорически заявляю, сотник, что в скором времени вы увидите, да и я с вами тоже, как австрийская армия если не развалится окончательно (а этого сделать им не дадут германцы), то потерпит тяжелейшее поражение.

— Посмотрим. Хотелось бы верить, — развел руками Спицын.

— А я готов и пари с вами заключить! — корнет был абсолютно уверен в своих выкладках.

«Интенданты» продвигались вперед.

Приблизительно в то самое время, когда немецкий состав со шнапсом и муляжом новейшего чудо-оружия только остановился на станции Папендорф, к единственной гостинице городка Ирстенбург подъехал одинокий всадник в форме немецкого обер-лейтенанта. Внешне всадник ничем не выделялся. На вид офицеру было лет двадцать пять, он был высок, хорош собой — это был поручик Голицын.

Появление поручика здесь было, конечно же, неслучайным. Голицын прибыл в городок с вполне конкретной целью — спасти прапорщика, родственника Ольги, и его людей. По его глубокому убеждению, они могли быть только здесь. Ведь, по немецким документам, обнаруженным у порубанного на полустанке конвоя, именно сюда первоначально и направлялся вагон с муляжом.

Появление Голицына здесь в одиночестве могло показаться странным, даже чистой воды сумасбродством. Но так было решено там, на полустанке. Все планы, рассматривавшиеся в ходе совещания офицеров, имели свои, причем немалые минусы. А тот план, который, в конце концов, решил осуществить Голицын, представлял собой «типичное лихое безрассудство, помноженное на русское „авось“. Именно так и заявил ему во время последнего разговора Булак-Балахович. Но надо сказать, что безрассудство было в характере поручика. Товарищей он не взял с собой, посчитав, что там, на станции, они более необходимы.

Теперь нужно было где-то остановиться. Для этой цели, конечно, лучше всего подходила единственная имевшаяся в городке гостиница. Остановившись у здания, поручик привязал коня, закурил и осмотрелся. Все выглядело так, как обычно в простом немецком городишке. До безобразия чисто выглядящие мощеные улицы, двухэтажные домики, стоящие по сторонам площади, готическая церковь со старинными часами на башне и немногочисленные жители, спешившие по делам. Навстречу поручику шла весьма миловидная дамочка. Голицын подкрутил усы и подмигнул фрейлейн. Похоже было, что и бравый офицер вызвал у нее симпатию. Незнакомка, зардевшись, ускорила шаг, надеясь пройти мимо, однако поручик не упустил возможности сказать пару слов:

— Простите за то, что нарушаю ваш покой, но не соблаговолите ли ответить на один вопрос?

— Какой? — недоуменно взглянула на него дамочка.

— Видите ли, я в вашем прекрасном городе впервые и поэтому нахожусь в затруднительном положении. Не могли бы вы посоветовать мне, как лучше всего провести вечерний досуг? Что у вас здесь в смысле культурных развлечений?

— Ну что вы, господин офицер, — улыбнулась дамочка. — Ведь сейчас война. Да и какие тут у нас развлечения?

— Если в этом городе есть такие женщины, как вы, то о войне можно забыть, — тая улыбку в усах, слегка поклонился Голицын.

— Ну, что вы, — смутилась дамочка. — Я…

— Мадлен! — в поле зрения поручика появился мужчина лет сорока, по-видимому, муж. — Я жду тебя уже полчаса. Где ты ходишь?

Взгляды двух мужчин встретились. Голицын иронически всматривался в супруга Мадлен. Маленького роста, заросший рыжей бородой почти до самых глаз, с отвисшим пивным животиком и забавными, словно приклеенными усами, тот смотрелся рядом с рослой и фигуристой Мадлен комично. Но главным его достоинством, по-видимому, бравшим верх над всеми остальными, было то, что у господина были деньги.

— Прошу прощения, господин офицер, — ухмыльнулся мужчина, — но мы опаздываем.

Мадлен, тяжело вздохнув, в последний раз оглянулась на рослого красавца и скрылась в переулке, увлекаемая мужем. Тот, понизив голос, что-то сердито говорил ей, опасливо оглядываясь на офицера, стоявшего на крыльце гостиницы. По мере того как парочка удалялась, можно было расслышать отдельные фразы: