Никлас Натт-о-Даг - 1795

Болин скептически поднял бровь:

— А что еще?

— Охотничьи псы. Если мои усилия интересуют братство, я смогу удесятерить их, когда буду избавлен от этой обузы. Пусть оставят меня в покое.

— Музе передайте: пусть не тянет. И кстати: вон там, под статуэткой льва, пачка билетов. Возьмите один или пару. Может случиться, спектакль вас вдохновит. И знаете что, Тихо? Борода. Единственное, что вам к лицу.

Выйдя в переулок, Сетон вспомнил: на корабле юный Тре Русур пересказал ему слова, сказанные о нем, Тихо Сетоне, Сэмюелем Фальбергом.

Скорпион, притворяющийся безобидным паучком.

То же самое он услышал и сегодня, но человек, сделавший это наблюдение, отличался от Фальберга настолько, насколько вообще могут отличаться один от другого представители человеческого рода.

У всех на устах имя Линдегрена — оказывается, упсальский юноша, известный озорными застольными песенками, несколько лет назад ошеломивший публику «Слепым любовником», написал новую пьесу — неслыханный успех обеспечен. Пьесу в театре обсудили, одобрили, отрепетировали — и, как говорят, ждут триумфа. Билеты на премьеру давно проданы. Счастливчикам приходится отбиваться от предложений продать их за двойную цену, а то и дороже.

Сетон от соблазна продать подарок Болина удержался. Черт его знает, а вдруг старик сам припрется в театр, проверить?

А ведь когда-то часто ходил на такие представления, билеты буквально совали ему в руку. Он был всем нужен — подольстить на всякий случай или попросить о какой-то услуге. Но в приглашении Болина вполне может быть заключен подвох.

Ну нет. Преодолеть искушение. К тому же если и есть что-то достойное в жизни города — так это театр.

Он идет в театр. Пусть будет все, как раньше.

Днем шел дождь, но к вечеру прояснилось. Тихо Сетон перешел через мост на Норрмальм, миновал здание оперы — и вот он, сказочный замок между Королевским садом и водой. Когда-то этот замок получил имя «Несравненный» и до сих пор вполне его оправдывает. Прямой укор построенному Тессином королевскому дворцу — огромному, тяжелому, словно прижатому к земле параллелепипеду. Как будто знаменитому архитектору отказало необходимое в его профессии понимание трехмерности бытия. Зато «Несравненный» с его летящими замысловатыми пропорциями, стройными башенками и высокими окнами — совсем другое дело. Истинный памятник, зеркало, в судьбе которого отразилась болезненная суть эпохи. Построен лет сто назад для короля, но потом, ввиду недостатка денег, передан государству. Когда Густав III начал войну с русскими, переделан в арсенал. А теперь, после того как отгремели последние залпы, вновь перестроен — на этот раз в нем разместился театр, прибежище фантазии и честолюбия.

Зябко. Холодная весна вцепилась в рукав наступающего лета и никак не хочет дать ему дорогу. Это Сетону на руку: публика тепло одета, многие даже намотали на подбородки зимние шарфы, узнать кого-то трудно, если вообще возможно.

Он поднимается по лестнице, но дорогу преграждает капельдинер в малиновой ливрее.

— Попрошу билет.

Глянул и огорченно покачал головой, словно лучшие его ожидания не оправдались.

— Придется подождать. Стоячих пропускаем в последнюю очередь.

Сетон с трудом удержался от комментария, подошел к освещенному окну и посмотрел на билет. Так и есть: стоячее место в партере. Среди всякого сброда, да еще сбоку, откуда видна только часть сцены. Придется любоваться левой половиной действия. Или правой. Он даже не предполагал, что речь может идти не о ложе.

Болин… негодяй. Еще одно унижение. Остается только проклинать свою доверчивость.

Холод все больше напоминает о себе. Сетон натянул на себя все, что у него было. Впрочем, трудно объяснить, откуда эта дрожь: от нетерпения или просто замерз. Наконец впускают и третьесортных зрителей, но только после того, как капельдинеры выстроились по обе стороны внезапно опустевшей лестницы и проводили восхищенными взглядами прибывших знатных гостей. Толпа повалила с руганью и толкотней. Шагу не сделать, чтобы не наступить кому-то на пятки.

Партер забивают до отказа. Еще один-другой зритель, и начнется опасная давка. Видно, устроители с карандашом в руке посчитали, сколько квадратных дюймов нужно для среднего горожанина, поделили площадь партера на эту скупо выбранную норму — вот вам и количество билетов. То и дело вспыхивают ссоры, даже мелкие потасовки… Сетона удивило: женщины ничуть не уступают мужчинам. Ни в работе локтями, ни в непристойной ругани. Он терпеть не мог чужих прикосновений, ему стало не по себе. Попытался найти глазами выход. Но куда там: в такой толпе идти против течения бессмысленно и опасно.

Медленно взмахнули красные бархатные крылья — открылся занавес. Устроители не стали дожидаться, пока стихнет сумятица в партере, и взглядам зрителей открылось нечто, напоминающее ателье художника.

Он не расслышал почти ни одной реплики. И не старался — не до того. В партере очень жарко. Пот течет ручьями. Толпа напоминает море с загадочными и непредсказуемыми подводными течениями. Нечистое дыхание сотен ртов, воздух колеблется от еле заметных сотрясений: обезумевшие от неслыханного пиршества блохи перескакивают с одного театрала на другого. Сетон проследил чудовищную вонь протухшей обуви до омерзительного вида горожанина с приклеенной дурацки-восторженной улыбкой — и застонал от отвращения. Никто, разумеется, на стон не обернулся. Попросту не расслышали.

Поднял голову. Три яруса балконов и ложи. Там-то прекрасный обзор, чистый воздух. Достаточно пространства, чтобы время от времени изящным движением поднести к глазам лорнет и поискать знакомых, а главное, посмотреть, кто во что одет. Несоблюдение последней моды может привести к тяжелым последствиям, станешь мишенью для насмешек. Пускают по кругу серебряные табакерки со снюсом, время от времени сквозь гомон толпы прорываются ангельские колокольчики чьих-то часов с репетиром. С улыбкой смотрят на колыхание толпы в партере, подталкивают друг друга, показывают на самые колоритные фигуры. Наверняка кое-кто и сочувствует, но больше наслаждаются: насколько же это грязное сборище подчеркивает их собственный комфорт. Кому не знать, как не Сетону…

Пришлось выстрадать все три акта и антракты с балеринами, компенсирующими собственную неуклюжесть вызывающим покроем юбочек. Даже после окончания спектакля ждать пришлось довольно долго. Сначала должны покинуть зал зрители из бельэтажей и лож, а им торопиться некуда: надо обсудить пьесу, а кое-кто должен зайти и за кулисы, поздравить подруг.

Наконец он вырвался на улицу, остановился и с всхлипом вдохнул холодный воздух. С трудом сдержал рвотный позыв и вытер набежавшие слезы. В вечереющем небе уже плыла бледная полная луна. За спиной — издевательски равнодушные шпили «Несравненного».