Берды Кербабаев - Небит-Даг

— Нурджан, сынок, одевайся теплее, — приговаривала мать, — видишь, буря поднялась.

Юноша, беспечный и торопливый, только посмеивался:

— Ветер и пыль не новость для нас.

— Нет, сынок, сегодня день не обычный…

— А какой?

— Страшный день, несчастливый день.

— Мама, мама, любишь ты страху нагонять.

— Не веришь мне, — нараспев приговаривала мать, — поди сам посмотри. У Айтджана крышу сорвало. У Кадыма дощатый чулан перебросило через дорогу. У Алтынджамал унесло чучело, которым приманивают верблюда. Бедная верблюдица осталась без «верблюжонка», бегает теперь, кричит, места себе не находит…

— Ай, как страшно, мама! Ты камня на камне не оставила.

— За тебя сердце болит, а ты смеешься. Сходи посмотри: за углом песок совсем занес улицу.

— У нас в поселке и песка нет, откуда же он взялся?

— Чего только не натворит черная сила! Я своими глазами видела, как у Халлыгюзель люди вылезали из окон — двери засыпало. Я своими руками помогла подняться Кадыму Хаджи, когда его свалил порыв бури.

Так в осеннюю непогоду провожала сына Мамыш Атабаева.

За двойными рамами окон и в самом деле всю ночь бушевала пыльная буря — и шуршала, и хлопала, и свистела. Пыль даже в комнаты — неизвестно как — пробилась: поскрипывала на зубах. Юноше было и смешно и досадно. Он не без удовольствия слушал мать, которая все больше и больше воодушевлялась собственным рассказом, но знал, что если ее не прервать, то перечисление всех бед, случившихся в округе, затянется до полудня.

— Ох, мама, и выдумываешь же ты…

— Это не выдумки, ягненок мой, а чистая правда! Машину от ворот Култаковых угнало ветром в другой квартал…

Торопливо причесываясь перед зеркальцем, Нурджан поспешил успокоить мать.

— Не горюй, мама. Придет бульдозер — сразу все улицы в порядок приведет.

— Это уж его дело, όзура-мόзура, а ты свою тонкую рубашку сними, надень парусиновую, сапоги тоже парусиновые, подпояшься, застегнись, шапку возьми с завязками, надень защитные очки…

— Мама! Я же не в море собираюсь, — укоризненно сказал Нурджан.

— Такой ветер и пыль — хуже моря. Этот ветер — признак скорой зимы. После такой бури случается, что и снег выпадает.

— Может, и град выпадет?

— Все тебе шутки. На сапоги, вот брюки!

Вздыхая и ворча, сын подчинился. А когда за ним захлопнулась дверь, мать подошла к окну и долго смотрела вслед.

Год назад муж ее Атабай, известный буровой мастер, отправился со своей бригадой в длительную командировку в глухую сторону пустыни, в барханные пески, где шла разведка нефти. Только раз в месяц, в зачет своих выходных дней, прилетал он на самолете, чтобы получить зарплату да поспорить о делах в конторе, особенно со снабженцами. А дома все три дня отсыпался, спал непробудно. И, захватив хурджин с домашними лепешками, снова мчался на аэродром. Совсем унылой стала теперь жизнь хозяйки дома — пустые, чисто прибранные комнаты, не с кем поговорить. Старший сын Аман давно жил самостоятельно в городе, в тридцати километрах отсюда, заезжал навестить мать раз в неделю, не чаще. И то хорошо при его занятости: ведь он парторг конторы бурения, всем нужный человек. Мамыш тосковала в одиночестве и все заботы свои неумолимо изливала на младшего сына. Нурджан один в семье работал неподалеку на старом промысле, но ведь и он уходил на вахту то спозаранку, то поздно вечером. У молодого свои дела: курсы, девушки, клуб. Проводы его на работу и вечерний ужин вдвоем были теперь в жизни женщины единственными отрадными минутами длинного тягостного дня.

Становилось все темнее, пыльной вьюгой заволокло и небо и улицу, и вскоре мутная мгла совсем поглотила удалявшуюся фигуру. А мать все стояла у окна, и мысли ее уносились в далекие-далекие времена…

…Тогда они жили в ауле Гарагель на острове Челекен. И день был тогда такой же, как сегодня… К вечеру переменилась погода, шквальный ветер подул с моря. Он крепчал с каждой минутой, кибитка ходила ходуном. Муж Атабай был в Небит-Даге, Аман — с рыбаками в море. Одной было трудно натянуть човши, она и не успела, а лишь изнутри подперла столбиком свод кибитки и всей тяжестью своего тела повисла на закопченной веревке, скреплявшей верхние жерди. Помочь было некому — у соседей своих забот по горло. Ветер сотрясал кибитку, трещали жерди, и, растерявшись, она крикнула четырехлетнему Нурджану:

— Сынок, помоги! Иди скорей, тяни за веревку!

Напуганный бурей и треском кибитки, ребенок готов был заплакать, но догадался, что теперь некому вытирать ему слезы; а может, не захотел, чтобы буря унесла их единственную кибитку, может, и дрожащий голос матери подтолкнул его. Мальчик бросился к ней, но он был еще так мал, что не мог дотянуться до веревки и, уцепившись за материнский подол, повис на нем.

Кибитка качалась, зловеще трещали жерди подпорок, ветер, раздувая дверной полог, врывался резкими порывами. Мамыш торопливо бормотала:

— Минуй нас, беда, минуй нас, беда, пронесись мимо, беда!

Все сильнее бросало кибитку из стороны в сторону, будто тростинку на воде. Мать молила:

— О боже, приди нам на помощь!

И сама не слышала своего голоса. Он терялся в шуме шквала.

— Пусть я буду жертвой твоей, покровитель ветров! Чурек пожертвую тебе. Обереги нашу кибитку от беды!

Но мольбам не внял ни бог, ни покровитель ветров. Беда не миновала. Кибитка рухнула. Порыв ветра скомкал войлок и забросил на соседнюю кровлю. Верхний круг со сломанными спицами покатился вдаль и исчез в волнах пыли. Мать и Нурджан упали, а жерди и подпорки сомкнулись над ними и образовали подобие пещеры. Они лежали в ней, исцарапанные, в крови, пока не сбежались соседи…

«Ах, как давно это было, — думала Мамыш, поглаживая ребра радиатора, — кажется, что века прошли, а всего-то лет пятнадцать минуло…»

К юго-западу от скалистого и обрывистого кряжа Большого Балхана на десятки километров тянется почти до самого Каспия широкая солончаковая равнина. Некогда в древности между Большим и Малым Балханом могучая река Узбой несла к морю свои полные мутные воды. Но реку давно поглотили пески. И теперь здесь отполированная до белого блеска земная гладь. Солончаки. Такыры. Песчаные гряды. Под песчаными грядами — соль.

Ее издавна добывают. Залежи ее в аулах зовутся «Бабаходжа», а среди рабочих, служащих и торговых работников укоренилось название «Джебелсоль», потому что основная переработка соли ведется в Джебеле.