Берды Кербабаев - Небит-Даг

— Слушаю, дядя, — вздохнул Чекер.

— Тогда пойми, — продолжал оператор, — нефтяник во время работы может быть грязен, одежда засалена, но совесть его чиста как зеркало. У всех нефтяников одна цель, одна душа. «Если ударишь корову по рогам, ей будет больно до самых копыт», говорит пословица. Где страдает один нефтяник, страдают и все остальные. Ты видел Айгюль Човдурову? Красавица. А разве она думает об этом? В первую очередь она нефтяник. Запомни. А разве она одна? Поглядел бы ты на оператора Ольгу Сафронову! Волосы золотые, щеки розовые, походка как у пери в балете — земли не касается. А что она делает? В эту бурю, в песчаный дождь, так же как и мы с тобой, обошла все скважины. В пыли, в масле, никакой работой не брезгует. Когда я вижу ее на участке, кажется, что солнце… — Нурджан остановился, заметив, что ход его рассуждений привел к слишком откровенным признаниям, и быстро, невпопад закончил: — Так что я хочу сказать: никогда не забывай главного — совесть нефтяника должна быть чиста.

Пока оператор говорил, Чекер, не слишком надеясь, что поймет его рассуждения, разглядывал юношу. Мысли Чекера, как всегда, текли неторопливо и бессвязно. Он привык себя считать безобразным уродом, поэтому находил очень красивым запыленное, смуглое, с широким лбом лицо Нурджана. Ему нравились его большие черные глаза, широкие брови вразлет, а когда он заметил темную родинку на щеке, то подумал:

«Почему же его не назвали Менгли-джан? [1] С родинкой. Хотя это девичье имя. Да он и похож на девчонку. Только руки у него большие, сильные… Да и разве может девчонка говорить так прямо, резко и хорошо, просто на удивление! А рассказывает он скучно…»

И вдруг неожиданно для себя спросил:

— Дядя, а для чего нужен ток?

Нурджан обрадовался такому повороту беседы.

— Чекер, что бывает, когда в лампе кончается керосин?

Ответ последовал не сразу. Чекер, которому с огромным трудом давалось ученье в аульской школе, привык во всяком вопросе искать подвох. Запинаясь, он спросил:

— Лампа потухнет, дядя?

— Если душа лампы — керосин, то душа качалки — ток. Не будет тока, остановится качалка.

Нурджан притронулся пальцем к блестевшей от смазки полированной штанге, которая то погружалась в скважину, то поднималась над ней.

— Вот от этой штанги передается движение насосу, который находится глубоко под землей.

— А колодец глубокий?

— Две тысячи триста метров.

— Разве такие бывают?

— Не удивляйся, есть и в четыре тысячи метров. Если положить на землю трубы из нескольких скважин, они протянутся до твоего колхоза, а может быть, и дальше.

— Для чего же так много труб?

— Вон видишь, громоздятся большие чаны? — Нурджан показал рукой на резервуары — Нефть из скважин течет туда. А оттуда по трубам прямо на завод.

— Завод пожирает столько нефти?

— Заводы нефть не едят и не пьют. Они ее перерабатывают, делают бензин, керосин… Всего не перечислишь. Нефть творит чудеса. Приводит в движение автомашины, перевозит грузы через моря, поднимает их в воздух, освещает города и села, горит в примусах. И колеса смазывает, и станки вращает… А твои резиновые калоши, а баллоны для грузовиков, а краски, мыло или асфальт… В общем, нефть на каждом шагу облегчает жизнь. Недаром государство тратит сотни тысяч рублей на каждую скважину.

— Сотни тысяч?..

— Некоторые скважины разведочного бурения обходятся в миллионы рублей и даже более.

— Когда у нас в колхозе рыли колодец, истратили двадцать пять тысяч, так целый год только об этом и говорили.

— Зато хорошая скважина с лихвой покрывает все, что на нее истрачено. В пустыне, где даже мухи не водились, благодаря нефти за несколько лет выросли такие города, как Небит-Даг, Кум-Даг, Челекен, да и наш поселок Вышка…

Нурджану показалось, что он утомил ученика своей лекцией.

Действительно, Чекер отвернулся, всем своим видом показывая, что не желает больше слушать.

— Ты что? Заболел, что ли? — спросил Нурджан.

Ученик молчал.

— Знаешь, ты совсем не похож на барышню, да и я не кавалер, чтобы за тобой ухаживать и терпеть все твои капризы, — прикрикнул Нурджан. — Отвечай, что с тобой?

Чекер молчал.

— Ты на работе! Понял? — рассердился юноша. — Не хочешь учиться, можешь убираться туда, откуда приехал!

Скулы Чекера дрогнули.

— Я хочу учиться, — медленно сказал он. — Я буду делать все, что скажешь, хоть качалки носить. Я сильный… Но зачем издеваться? Разве колхозник — глина, приставшая к подошве? Как можно прочищать что-нибудь на глубине двух тысяч метров? Это же пуп земли!

Нурджан долго хохотал. Ему понадобилось пообещать ученику, что сам главный инженер подтвердит его слова. А про себя подумал, что ему не удастся справиться с этим Пилмахмудом. Чтобы его отшлифовать, в самом деле нужен опытный мастер, вроде Тагана Човдурова.

Устав от разговоров больше, чем от работы, он распрямил плечи, потянулся, поглядел вокруг.

Ветер совсем затих, стройные вышки виднелись тут и там, машины мчались по шоссе. А сердце Нурджана летело быстрее машин. Качалки неутомимо кивали, подтверждая, что мир прекрасен. И в небе заливался жаворонок.

В песне его Нурджану чудилось: «Мир принадлежит тебе. Жизнь прекрасна, и день прекрасен, и час прекрасен…»

Время было отправляться на разнарядку, где он увидит Ольгу.

Если не считать упражнений с лопатой и граблями в воскресное утро в своем саду, лучше всего отдыхал душой Андрей Николаевич Сафронов в часы закрытых собеседований, которые до недавнего времени Аннатувак Човдуров каждый день устраивал в своем кабинете. Секретаря в приемной просили считать дверь запертой на ключ, усаживались поудобнее, закуривали и начинали деловой разговор по всему фронту буровых работ — разговор без повестки. Их всегда было трое: начальник конторы Човдуров, главный геолог конторы Сулейманов и главный инженер Сафронов.

Човдуров усаживался в кресло за своим столом. Аннатуваку Тагановичу еще нет сорока — он намного моложе своих сотоварищей по руководству. Позади него на стене — текинский ковер, подарок ЦК профсоюза нефтяников. На ковре висит портрет Ленина в бронзовой раме. Аннатувак любит почетное место и располагается на нем по-председательски непринужденно в своем полурасстегнутом кителе с орденскими ленточками на груди. Даже когда он сидит за столом, чувствуется, какой он высокий и стройный. А до недавнего времени он к тому же умел внимательно слушать собеседников, смеялся, услышав что-нибудь веселое, и, когда смеялся, красиво откидывал рукой со лба черные как смоль волосы. Таким он бывал в хорошем настроении.

У главного геолога — свое привычное место: кожаное кресло недалеко от сейфа. Маленький, тщательно одетый, почти изысканный в манерах азербайджанец Султан Рустамович проходил в угол и погружался в глубокое кресло, как в ванну, так что оставалась видна лишь голова. Когда он шутил, то поглаживал указательным пальцем седые усики под чуть горбатым носом.