Никлас Натт-о-Даг - 1795

У колодца стояла женщина с большим свертком в охапке и внимательно смотрела на приближающуюся странную пару.

— И знаешь, Анна Стина, у меня есть одна догадка, понимай, как хочешь… Поскреби-ка ногтем любой благородный поступок, и под тонкой пленкой благородства скрыты далеко не такие благородные побуждения. К примеру, мой детский дом — я построил его вовсе не из заботы о беспризорных детях. И почти уверен: Кардель втайне полагал, что и его забота о твоих детишках не останется без вознаграждения. Чего-чего, а жизненного опыта у меня хватает, и он, этот опыт, подсказывает: когда немолодой человек с внешностью Карделя оказывает услуги молодой женщине, эти услуги не бескорыстны. Мне неизвестно, делал ли он тебе какие-то намеки. Может, и нет, он чересчур неуклюж для ухаживаний, и сам это знает. Но понадеялся, что в благодарность за его заботу ты сама упадешь ему в руки, как спелая груша. У каждого, знаешь ли, свои методы достижения цели. Но судить тебе, ты его знаешь лучше.

Сетон обнял Анну Стину за плечи и сделал попытку поймать ее взгляд.

— Нет… вовсе не по ошибке или по неосторожности Кардель оговорил меня перед Эриком. Наверняка он, как и Эрик, надеялся, что и я стану жертвой пожара, и оставшаяся от меня горстка пепла вряд ли сможет доказать свою невиновность. Но судьба привела меня в этот вечер в другое место. А главное, о чем думал Кардель, вовсе не моя вина или невиновность. Ему надо было устранить Майю и Карла. — Он понизил голос, остановился и заговорил ей прямо в ухо, чтобы не услышала женщина у колодца: — В природе, как свидетельствуют ученики Линнея, такое происходит постоянно. К примеру, львы или медведи сжирают свое потомство, если им покажется, что от детенышей исходит запах чужого отцовства. Ты же знаешь сама, что он только и мечтал тобой завладеть. Наверняка пытался поцеловать или что-то в этом роде. Он слишком стар для тебя, но Купидон стреляет из лука не глядя. Кардель спал и видел с тобой сойтись, не знаю уж, куда он предполагал тебя привести. На жалованье пальта хоромы не купишь. Какая-нибудь каморка с лежанкой на двоих. Но в его картине будущего вовсе нет места ни для Майи, ни для Карла. Для детей, которых зачал кто-то другой? Ну уж нет. Зачем ему крик, плач и мокрые пеленки? Когда он пришел ко мне, я угостил его вином — уверен, куда лучше, чем ему доводилось пробовать, и он пил бокал за бокалом. Язык развязался. Он надеялся, что дети там и останутся, в Хорнсбергете, навсегда. Но оказалось, ты собираешься забрать их, как только появятся возможность и средства.

Он подвел ее к колодцу. Двор совершенно пуст, из дома доносятся жужжание и постукивание прядильных станков, сливающиеся в единый тоскливый тон.

— Госпожа управляющая, вижу-вижу, вы принесли именно то, о чем я просил, но… если позволите, я бы попросил оставить двор в нашем распоряжении ненадолго.

Женщина осуждающе поцокала языком, передала сверток Сетону и ушла, оглядываясь.

— Смотри… разве это не то, что тебе надо? — Он приоткинул покрывало.

Два грудных ребенка в пеленках. Один спит, у другого на мордашке удивление — увидел незнакомые лица.

— У этих детей еще нет имен. Мальчик и девочка, оставлены какой-то несчастной, это здесь случается постоянно. Можешь назвать их, как хочешь. Пусть мальчик будет Карл, а девочка — Майя.

Сетон осторожно снял покрывало, которым были спеленаты дети, и положил детей в стоящую рядом с колодцем бадью. Теперь проснулась и девочка и пристально уставилась на незнакомцев. Сетон что-то просюсюкал, взялся за канат, к которому привязана бадья, поднял и поместил над колодцем. Удерживая канат, он перешел за спину Анны Стины, обнял и заставил взяться за шершавую пеньковую веревку.

— Ты готова, Анна Стина? Я сейчас отпущу канат, и все в твоих руках. Возвращайся в наш мир.

Несколько секунд они стояли молча. Он вслушивался в ее дыхание. Мальчик захныкал, видно, его возмутили холод и непривычная жесткость влажной и сырой древесины, а девочка закрыла глазенки, убаюканная мерным покачиванием.

— Раз. Два. Три.

И отпустил канат.

Сработала дверная пружина, дверь с грохотом захлопнулась, и Винге сразу понял: взятый взаймы у сторожа фонарь помогает мало. Впрочем, его предупреждали: хотя на улице светло, здесь нет ни окон, ни хотя бы бойниц. К тому же помещение так велико, что свет фонаря даже до стен не достает. Он двинулся по проходу в партере, скользя рукой по загородкам, разграничивающим стоячие места. Оказывается, даже такие места по цене не одинаковы — чем ближе к рампе, тем дороже.

Глаза постепенно привыкли к темноте, он начал различать среди мечущихся при каждом движении фонаря нелепых теней позолоту на венках и гирляндах, разглядел хрустальную люстру, притаившуюся, как огромный паук, на расписанном потолке. Загадочное место. Целая вселенная, не имеющая ничего общего с остальным миром. Похоже на собор, где молятся иллюзорным богам. Вокруг бурлит город, но толстые стены заглушают все звуки. Тишина кажется противоестественной.

Сцена выросла перед ним, как неприступная скала. Только с самого края Эмиль нашел лестницу. В отсутствии зрителей пустота огромной площадки кажется особенно бессмысленной и нереальной. Границы сцены обозначены половинами занавеса, собранными в складки и связанными золотистым сутажным шнуром. Винге зазнобило, и он понимал почему. Ощущение сродни кладбищенскому: тихо и пусто, но чуть-чуть напрячь воображение — и легко представить толпы бродящих между плитами покойников. Лучше об этом не думать. Он присел на корточки и начал, плавно водя фонарем, осматривать пол в самой середине сцены — в месте, представившемся ему наиболее вероятным. И да, он был прав. Темное пятно, тщательно замытое, но все равно заметное на потемневших и уже успевших покрыться пылью подмостках. Винге встал на колени и отколупнул ногтем маленькую щепочку. В слабом желтоватом свете фонаря цвет различить трудно, но у него не было сомнений: как только он выйдет на площадь, догадка подтвердится. Положил щепку в карман, протер рукавом стекло фонаря и начал осматривать сцену. Уже через несколько минут его ждал успех: в щели между досками, там, куда не достанет метла самой дотошной уборщицы, что-то блеснуло.

Осколок зеркала.

Канат обжег руки.

Она инстинктивно сжала кулаки. Ее потащило к колодцу, но она уперлась ногами в землю и откинулась назад, будто удерживала лошадь, — естественное движение, показавшееся ей странным и нелепым. Месяцами не востребованные мышцы взвыли о помощи, у нее перехватило дыхание. Начала бить дрожь. Пальцы онемели, неумолимая тяжесть тянула ее к колодцу. Пятки заскользили по зловеще хрустящему гравию.