Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

— Пречистая блудница! — воскликнул, прервав его, Шоукомб. — То есть он еще ни разу не был с девкой?

— Ну… как я уже сказал, его жизненный опыт доселе не…

— Чего уж там, давайте без экивоков! Он гребаный девственник, вы к этому ведете?

— Мне кажется, одно из слов в вашем определении вступает в некоторое противоречие с другим, но в целом… да, сэр, именно это я имел в виду.

Шоукомб изумленно присвистнул, а взгляд, которым он окинул Мэтью, заставил молодого человека залиться краской.

— Мне еще не попадались юнцы вроде тебя, сынок. Даже не слыхивал о таких, разрази меня гром, коли вру! Сколько ж тебе лет?

— Мне… двадцать, — пробормотал Мэтью. Его лицо буквально пылало.

— Двадцать лет — и ни единой киски на счету? Да как у тебя яйца не полопались?

— Кстати, не мешало бы уточнить и возраст девушки, — сказал Вудворд. — Должно быть, ей нет еще и пятнадцати?

— А который у нас нынче год?

— Тысяча шестьсот девяносто девятый.

Шоукомб начал считать в уме, загибая пальцы. Между тем Мод принесла деревянное блюдо с ломтями бурого кукурузного хлеба и тотчас удалилась. Трактирщик, похоже, был не в ладах с арифметикой: запутавшись в подсчетах, он опустил руку и с ухмылкой сказал Вудворду:

— Да чего там, она уже всяко поспела: сочная, как инжирный пудинг.

Тут Мэтью потянулся за «змеиным укусом» и сделал большой — чтоб не сказать жадный — глоток.

— Как бы то ни было, — сказал Вудворд, — мы оба отклоняем ваше приглашение.

Он взял свою ложку и погрузил ее в жидковатое варево.

— А я вас и не приглашал никуда. Просто предложил сделку. — Шоукомб глотнул еще рома и тоже приступил к еде.

— Дичайшая вещь из всех мною слышанных! — бубнил он с полным ртом, из уголков которого стекал соус. — Сам я вовсю драл девок уже в двенадцать лет.

— Одноглаз… — подал голос Мэтью, давно хотевший об этом спросить, тем более что данный вопрос не хуже любого другого годился для того, чтобы отвлечь Шоукомба от щекотливой темы.

— Чаво?

— Ранее вы упомянули какого-то Одноглаза. — Мэтью макнул кусок хлеба в соус и начал его жевать. Хлеб сильно отдавал гарью, перебивавшей вкус кукурузы, но бурда оказалась вполне съедобной. — Кто это?

— Это всем зверюгам зверюга. — Шоукомб поднес миску ко рту и отпил через край. — На дыбах футов семь, а то и все восемь будет. Черный, как шерсть под хвостом у Дьявола. Один глаз ему выбило индейской стрелой, да разве ж одной стрелой такого завалишь? Нет уж, сэр! Оттого он, как говорят, токо стал яриться пуще прежнего. Яриться и кровожадничать. Запросто может содрать с человека лицо и слопать его мозги на завтрак.

— Одноглаз — это чертов медведь! — пояснил Эбнер, все еще сушившийся у очага. — Агромадный! Больше коня! Больше кулака Господня, так-то вот!

— И вовсе он не медведюга.

Шоукомб повернул голову в сторону последней реплики, блеснув потеками жира на подбородке.

— А? Чаво ты там вякнула?

— Не медведюга он вовсе.

Мод приближалась к столу, вырисовываясь темным силуэтом на фоне огня. Голос у нее был все таким же сиплым и каркающим, однако она старалась говорить медленно и отчетливо. Насколько поняли Вудворд и Мэтью, эта тема волновала ее всерьез.

— Ясное дело, медведь! — сказал Шоукомб. — А ежели не медведь, то кто он, по-твоему?

— Не простой медведь, — поправилась старуха. — Я-то его повидала, а ты вот нет. И я знаю, кто это.

— Совсем уже сбрендила, как и все они тут, — сказал трактирщик Вудворду, пожимая плечами.

— Уж я его повидала , — с нажимом повторила старуха. Она подошла к столу и остановилась рядом с Мэтью. Свечи высветили морщинистое лицо, но глубоко посаженные глаза оставались в тени. — Я тогда стояла у двери. На самом пороге, значится. А мой Джозеф шел к дому. И наш мальчик с ним. Гляжу, они идут от леса через поле, оленя несут на шесте. Я с фонарем вышла на крыльцо, зову их… и тут прям за ними встает эта тварь! Невесть откуда он взялся… — Ее правая рука поднялась, и костлявые пальцы сомкнулись на ручке незримого фонаря. — Хотела крикнуть мужу… но не смогла… — Она поджала губы и, помолчав, хрипло продолжила: — Я пыталась… пыталась… но Господь отнял у меня голос.

— Бражка дрянная его у тебя отняла, так оно будет вернее! — хохотнул Шоукомб.

Старуха ему не ответила. Она молчала, по крыше молотил дождь, в огне потрескивали смолистые ветки. Наконец она издала долгий прерывистый вздох, полный печали и смирения с судьбой.

— Враз убил нашего мальчика, Джозеф не успел и обернуться, — сказала она, не обращаясь ни к кому конкретно, хотя Мэтью показалось, что она в эту минуту смотрит на него. — Снес ему голову когтями, одним махом. Потом подмял моего мужа… тут уж никак не спастись. Я подбежала, фонарем в него кинула, да куда там — ведь он был прям как гора. Ужас какой здоровущий. Повел черным боком, как от мелкого укуса, и утащил оленя в лес, а меня оставил там. Джозеф был разодран от шеи до живота, все кишки наружу. Он умирал еще три дня.

Старуха покачала головой, и Мэтью заметил влажный блеск в глубине ее глазных впадин.

— Боже правый! — промолвил Вудворд. — А что соседи? Неужто никто не пришел к вам на помощь?

— Суседи? — Она явно удивилась вопросу. — Да откудова им там взяться, суседям? Мой Джозеф траппером был да с индейцами приторговывал. Тем и жили. Я вот к чему это говорю: Одноглаз не простой медведюга. На этой земле всюду тьма… всюду зло и зверство. Ты ждешь мужа и сына с охоты, светишь и кричишь им с крыльца, и вдруг это чудище откуда ни возьмись… и всему конец, и у тебя уже нет никого на белом свете. Вот что такое Одноглаз.

Ни Вудворд, ни Мэтью не знали, как реагировать на эту жуткую историю, зато Шоукомб, на протяжении рассказа Мод активно работавший ложкой и отправлявший в рот куски хлеба, с реакцией не задержался.

— Проклятье! — вскричал он, хватаясь за челюсть и кривясь от боли. — Что ты насовала в этот дерьмовый хлеб, женщина?!

Он покопался пальцами во рту и вынул оттуда небольшой темно-коричневый предмет.

— Чуть зубы не сломал об эту гадость! Ох, черт возьми! — Только теперь он разглядел свою находку. — Так это ж и впрямь сраный зуб!

— Не иначе как мой, — предположила Мод. — У меня шаталось несколько штук нонче утром.

Она сцапала зуб с ладони трактирщика, прежде чем тот успел что-либо ответить, покинула мужскую компанию и вернулась к своим хлопотам у очага.

— Старая хрычовка рассыпается заживо! — мрачно посетовал Шоукомб, сполоснул рот ромом и, проглотив его, возобновил прерванную трапезу.

Вудворд посмотрел на ломоть хлеба, ранее положенный им в миску, и вежливо кашлянул.

— Кажется, мой аппетит пошел на убыль, — сказал он.

— Что, больше не голодны? Тады оставьте это мне!