Марек Краевский - Числа Харона

— А я вместе с тобой. Но все это завтра. А сейчас выпьем, — Попельский разлил принесенную официантом водку, — за твое хорошее настроение и за наше дело на Задвужанской! За погибель Гебраиста!

Выпили. Ароматная жирненькая розовая ветчина исчезла во рту Попельского. Заремба ограничился тем, что понюхал хлебную корочку.

— Ну, и что? — Эдвард закурил сигарету. — Они уже отправились на Задвужанскую расспрашивать про математика, который знает еврейский?

— Получили такой приказ и пошли, — Заремба удобно устроился на стуле. — А я могу, наконец, вернуться к своей Владзе. Налей-ка мне еще одну! Вижу, ты в «Лувре» как у себя дома. Именно так высказалась Лёдзя, когда я спросил ее, где ты.

Попельский выполнил просьбу друга, а потом взглянул на часы. Было за четверть восемь.

— Ты меня искал? — спросил он, поднимая рюмку.

— Да.

Выпили и выдохнули. Яйцо в майонезе оказалось на вилке Попельского. Заремба на этот раз потянулся к ветчине.

— Чтобы рассказать мне об акции на Задвужанской?

— И чего ты так допытываешься? — Заремба улыбнулся, впервые за весь вечер. — Это что, допрос? Смотришь ежесекундно на часы, без умолку сыплешь вопросами… Неужели это значит «давай, старый Вильгельм, ступай отсюда, ибо у меня здесь небольшое rendes-vous », как справедливо предполагает Лёдзя?

— Действительно, мое поведение означает именно это, за исключением одного: «ступай отсюда». Хочешь, так сиди. Познакомишься с красивой панной!

— Прежде чем я ее увижу, — Заремба обеспокоенно оглянулся и заговорил тише, — расскажу тебе, что узнал про некоего графа Юзефа Бекерского.

— Говори, — Попельский напрягся.

— На него существует хорошая картотека…

— У нас?

— Нет, в Воеводскому управлении, в Отделе общественной безопасности. Мой коллега Франьо Пирожек рассказал мне, что там, в тех делах…

— Ну, давай, продолжай, Вилек!

— Он происходит из православной и обрусевшей люблинской шляхты, — Вильгельм говорил медленно и неторопливо, словно цитируя слова Пирожека. — После войны, во время которой ему пришлось воевать в царской армии, граф купил захудалое имение Коморницких в Стратине. Несмотря на то что он называет себя графом и имеет аристократические претензии, в поместье появляются лишь лица неопределенного происхождения. Окружил себя русскими, бывшими товарищами по оружию. В тех окрестностях поговаривают про попойки, которые он с ними устраивает. Когда-то на него поступила жалоба в отделение в Рогатине. Некто Василий Терещенко заявил, что тот соблазнил и изнасиловал его дочь. Но через некоторое время забрал эту жалобу…

— Потому что, видимо, вельможный пан граф заплатил ему или запугал, — задумчиво молвил Попельский. — Он считает себя средневековым сеньором, которому принадлежит право primae noctis … [56] Первой ночи ( лат. ).

— Слушай дальше, — Заремба огляделся по залу, ища взглядом женщину, которую ждал его друг. — Наш граф — завзятый националистический деятель, антисемит и ярый русофил. С недавних пор проявляет завидную политическую активность, говорят, будто он собирается стать кандидатом в сейм и ищет себе сообщников. Вот и все. Больше грехов не припомню. Пойду домой, приголублю Владзю.

— Спасибо, — Попельский быстро зафиксировал в памяти услышанное. — Очень тебе благодарен, мой дорогой.

— Ого, какой ты сейчас учтивый, какой вежливый! А я ничего особенного для тебя не сделал! — Заремба поднялся с места и протянул другу большую, мягкую ладонь. — Но ты такой добрый, видимо, из-за той панны! А ее нет! Не расстраивайся, брат. Она тебя испытывает. Видимо, думает: «Если любит — подождет!»

Рената опоздала более чем на четверть часа, хотя с улицы Линде до «Лувра» было не больше, чем пять минут неспешного хода.

Увидев Ренату Шперлинг, Попельский тотчас же простил ее опоздание на двадцать минут. Она выглядела потрясающе. На ней было платье до колен с подолом «зубчиками» и квадратным вышитым вырезом. Между грудями вилась нитка кораллов. Когда Эдвард вскочил, чтобы поздороваться с ней, то подумал, что радостно, хоть на минутку, превратился бы в ее ожерелье, которое так доверчиво лежало между мягких бугорков.

Он смотрел на нее робко и вел себя неуклюже, как испуганный гимназист в кабаре. Попельский давно не встречался с женщиной, завоевывать которую следовало медленно и терпеливо. Давно не испытывал таких невыразимых чувств и восхищения.

Его настрой передался и Ренате. Девушка не могла решить, какое выбрать блюдо, а позже, когда заказ принесли, была смущена его изысканным видом. Молчала, неуверенно накалывая на вилку кусочки жаренной на вертеле пулярки с перловой кашей и спаржей, и едва пригубливала рюмочку с водкой. Эдвард заказал рябчиков с брусникой и тщательно следил, чтобы не перебрать с выпивкой. Это постоянное пересчитывание рюмок сердило его и раздражало.

Говорил преимущественно Попельский, причем ему казалось, что он должен сыпать блестящими шутками и комплиментами. Первые ему ну никак не удавались. От вторых он, наконец, тоже отказался, поняв, что настроение у Ренаты не лучшее. Опрометчивым и слишком настойчивым флиртом он мог обидеть ее. Оставалось или пригласить Ренату на танец, или вести приятную дружескую беседу, которая бы вызывала у девушки доверие и затмила ужасные впечатления от встречи у Гутмана. Поскольку его танцевальные способности были более чем скромными, он выбрал разговор.

— Расскажите мне, пожалуйста, — улыбнулся он, вращая на пальце кольцо, — что вы делали все эти годы, когда мы не виделись?

— После окончания гимназии я выехала в Краков, к родным, — было заметно, что эта тема не вызывает у молодой женщины особого оживления. — Там окончила торговые курсы. А потом уже только работала — то здесь, то там… Бухгалтером. Последнее место работы было у Бекерского.

Услышав эту фамилию, Попельский немедленно потерял остатки хорошего настроения. Он даже понятия не имел, о чем они будут разговаривать. Поэтому он угрюмо молчал и курил сигарету. Не знал, что делать с руками, когда она закончится. Может, выпить? Графин с охлажденной водкой соблазнял его схватить и опрокинуть ее, но это была дьявольская ловушка, которая могла грозить потерей контроля.

— Можно пригласить вас потанцевать? — спросил он наконец в отчаянии.

— Да, через минутку, — ответила Рената. — Я только приведу себя в порядок.

Вскоре она вернулась из уборной и выжидающе взглянула на него. Попельский поднялся и резво двинулся на танцплощадку со своей молодой спутницей. К счастью, заиграли венский вальс, ритм которого он чувствовал, пожалуй, лучше всего.

Поддерживал рукой чуть отклоненную назад Ренату и, вальсируя по залу, воспоминаниями возвращался в счастливые годы обучения в Вене, где он как раз в вальсе получил женщину своей жизни, Стефанию, которой через несколько лет, уже во Львове, надел кольцо на безымянный палец. Эти звуки венского вальса звучали у него в голове, когда через год он сидел у ее смертного ложа, которое одновременно было местом рождения Риты.