Марек Краевский - Числа Харона

— 68? — тихо спросил Коцовский.

— Именно так, гематрии обоих слов составляют 68, — Попельский отряхнул ладони от мела. — Итак, преступник убил двух женщин, чьи имена и профессии имеют гематрию 68. Почему? Этого я не ведаю. Но знаю одно: я должен идти в бюро регистрации населения и пересмотреть фамилии всех жителей нашего города. Сразу же отброшу среди них те, чья гематрия больше, чем 100. А их огромное количество… А потом сочту значение всех согласных в тех фамилиях, которые останутся. Если у меня получится 68, я проверю профессию этого человека и тогда позвоню к раввину Шацкеру. Спрошу у него, как это слово перевести на еврейский. Если сочту буквы в еврейском аналоге профессии и получу гематрию 68, — он грохнул кулаком о доску, — буду иметь новую жертву! У вас будут еще какие-то замечания, начальник?

— Не замечание, а распоряжение, — надменный тон Коцовского контрастировал с его неуверенным взглядом. — Идите завтра в мой секретариат. С самого утра! Панна Зося выпишет вам полномочия в Бюро регистраций населения! К работе!

Пан Вацлав Круль, ночной портье, который работал в отделе V-a Городской управы королевского столичного города Львова, что на улице Рутовского, как раз готовился, как всегда, поужинать в своей служебной комнатке, как услышал резкий звон колокольчика у входной двери. Круль посмотрел на часы, понял, что сейчас девять вечера, и решил, что в это время здесь не должно быть ни одного посетителя. Может, ему послышалось? Старик запихнул указательные пальцы в ушные раковины и пошевелил ими. Надлежало быть чутким и прочистить ушные каналы на случай, если бы звук повторился. Оно никогда ничего неизвестно, может, это какой-то пьяница звонит ради развлечения, а может, руководитель администрации бюро хочет проверить бдительность своего персонала? Прислушался. Тишина. Облегченно вздохнул. Видимо, все-таки послышалось. Принялся за свое любимое занятие, которым всегда начинал дежурство, то есть взялся маленьким ножиком с бакелитовой ручкой чистить яблоко, когда звонок зазвонил во второй раз. У портье Вацлава Круля не было больше никаких сомнений, что звонят у парадной двери.

Старик поправил мундир и ремень на животе, крепче надвинул фуражку и, побрякивая ключами, похромал к входу. Распахнул маленькое зарешеченное окошко и на фоне кафедрального собора увидел коренастого мужчину с кровоподтеками на лице, который молча протянул ему какой-то документ.

Круль дважды перечитал его. То было полномочие, подписанное начальником следственного отдела Воеводской комендатуры полиции. Предъявитель этого письма мог в любое время пользоваться архивом бюро регистраций, а кроме того, требовать помощи у всех работников указанного учреждения. Это был пропуск, которого Вацлав Круль никогда не видел в течение семи лет работы в этом месте. Но самым весомым аргументом было лицо пришельца, которое портье вдруг вспомнил.

— Добрый вечер, пан Попельский, — он распахнул перед Эдвардом дверь. — Простите, что так вот по фамилии, но не знаю звания…

— Добрый вечер, — ответил поздний посетитель и кривовато улыбнулся. — А, это вы, пан Круль! Это вы теперь тут работаете? Сколько же это лет прошло?

— Да уже будет семь, — Круль закрывал дверь за Попельским. — Вы только начали работать в следственном отделе, когда я ногу сломал. Лежал на Пиаров, пока не срослось… Криво и косо, но все-таки… А потом тут должность получил. Хорошая! Государственная! Ну, чем могу помочь, пан… Не знаю звания…

— Пан Круль, мне сорок четыре года, — усмехнулся Попельский. — И я до сих пор рядовой… Обращайтесь ко мне «рядовой Попельский»!

— Как это? — в глазах портье было безграничное удивление.

— Мне нужен список лиц, которые пользовались адресными книгами на протяжении последних десяти лет, — Эдвард вытащил сигарету. — Поможете мне, или лучше позвонить кому-то из работников архива…

— Можете и сами посмотреть в архиве… — Круль не мог прийти в себя от неожиданного вечернего визита и странных слов Попельского. — Дайте мне полномочие, а я скопирую для шефа. У нас все тіпес-топес [63] На высшем уровне ( львов. ). , пан…

— Рядовой, — Попельский закурил сигарету.

Круль недоверчиво взглянул на собеседника и повел его в архив. Через мгновение Попельский уже просматривал каталог. Отыскал в нем сначала список выдач, который, согласно аннотации на каталожной карточке, должен был находиться в кабинете архивариусов, в застекленном шкафу номер VIII. Направившись туда, Эдвард действительно нашел там папку. На ней виднелась каллиграфическая надпись: «Реестр выдач адресных книг».

Попельский вытащил блокнот и свой «уотерман», снял пиджак и сел за столом, который принадлежал, как сообщил ему Круль, пану Лопушняку. Детектив воспользовался не только рабочим местом, но и служебной одеждой, которая висела рядом на гвозде. На плечи накинул тесноватый халат, на руки натянул нарукавники, а на голову надвинул козырек. Защитив себя таким образом от пыли и резкого света, он щелкнул выключателем лампы с абажуром в форме тюльпана и начал тщательно просматривать реестр выдач адресных книг. Этот труд так его поглотил, что Попельский даже забыл о том, что произошло с ним в доме Шанявского, куда он радостно помчался, как только завершилось совещание на Грюнвальдской.

Он сразу понял, что в реестре не указано работников архива, которые, как прочитал Попельский в правилах, только заполняли формуляры, а те раз в месяц выбрасывали в макулатуру. Итак, список состоял исключительно из лиц вне учреждения. Их было двести пятьдесят. Выписывание фамилий заняло в Попельского более двух часов.

Первым шагом в отборе этих людей, как решил Эдвард, должно было стать их проживание на Задвужанской. Поэтому он направился в главное помещение архива, где разыскал адрес каждого из двухсот пятидесяти получателей. Около двух ночи он тяжело сел в кресле и, вопреки запрету, закурил сигарету. Мрачно уставился в список. Только возле одного имени, Антоний Билык, значилось: «З., 62, кв. 7». А рядом виднелось «†1927», то есть этот человек умер в 1927 году.

Нет более Антония Билыка, жителя Задвужанской, который просматривал когда-то адресные книги. Больше нет.

— Нет у меня больше панны Шперлинг, — сказал балетмейстер Шанявский. — В пять приехала экипажем и забрала все свои вещи.

— А просила, может, что-то передать?

— Она ничего не сказала.

Раздавил окурок. Так, он всего лишь рядовой. Овидий был прав, любовник и рядовой похожи друг на друга. Первый умирает от тоски на страже у дверей своей любимой, второй охраняет лагерь. Оба готовы отправиться на край света, чтобы получить то, чего хотят. «А я вижу еще одно сходство, — думал Попельский, — между солдатом и любовником. Первый, видя смерть товарищей по оружию, теряет веру в отечество; влюбленный, испытывая ощущение смерти, перестает верить в любовь. Но я же после смерти Стефании немного во что верю, и в любви я далеко не новобранец — какое разочарование меня не придавит, я не заплачу и не буду разводиться над своим несчастьем, напьюсь сейчас водки и возьму какую-то шлёндру в путешествие салон-вагоном до Кракова. А завтра утром протру заспанные глаза, приоткрою склеенные губы и приложу лед к больным вискам. И лишь криво усмехнусь своему отражению в зеркале, когда буду бриться. Я опытный солдат. Ничто меня не разочарует».