Иван Любенко - Слепень. Повести

— Не смею спорить, — пожал плечами Каширин.

— А впрочем, я, наверное, пойду домой, — повернувшись к Ардашеву, негромко вымолвила супруга. — Это печальное зрелище не для меня.

— И я с вами, Вероника Альбертовна, — утирая слёзы крохотным платочком, чуть всхлипывая, проронила Мильвидская.

— Вот-вот, — поддакнул банкир Старосветский, обращаясь к жене, — и ты, дорогая, поезжай с ними. Я буду позже…

Вздыхая и перешёптываясь, дамы удалились.

Тем временем начальник сыска двумя пальцами (за дно и край) взял чайный стакан, понюхал, хмыкнул и отставил в сторону. Потом настала очередь полупустой бутылки сельтерской. Но она отвлекла внимание сыщика ненадолго — теперь он занялся карманами покойного: из светлого сюртука выудил медный портсигар, коробок спичек, карандаш и овальную фляжку ручной работы.

— Ого! — присвистнул Каширин. — Серебряная?

— Да, не сомневайтесь. Тут гравировка даже имеется: «С днём Ангела, милый! Твоя Крошка С.». — Поляничко помолчал немного, а потом спросил помощника: — А что, Антон Филаретович, разве этот настройщик фортепьяно… как его…

— Харитон Модестович Акулов, — подсказал тот.

— Вот-вот… женат?

— Никак нет, одинок, как горох на блюде.

— Так-так… — полицейский, достав носовой платок, аккуратно отвинтил крышку, налил в стакан немного содержимого фляжки и, рассмотрев жидкость на свет, заключил:

— Коньяк. И к тому же недешёвый.

— Позволите? — осведомился Ардашев, и, получив согласие, тоже понюхал стакан, и добавил: — То, что это коньяк, — несомненно. Только запах у него странноватый…

— И что же вам в нём не нравится? — усмехнулся Каширин.

Но адвокат не успел ответить, потому что в этот момент Ефим Андреевич, уже набив нос табаком, потянул воздух. Зелье возымело действие, и сыщик разразился однообразной, как хлопанье куриных крыльев, чередой чихов, прерываемых словами «Прости, Господи!». Вытерев всё тем же фуляровым платком выступившие слёзы, он крякнул от удовольствия и спросил доктора:

— Итак, Савелий Панкратович, позвольте услышать ваш медицинский вердикт.

— Exitus lethalis, — сухо выговорил Мильвидский.

Поляничко пожевал губами и сощурился.

— Думаете, скончался в результате смертельного хронического заболевания?

— Похоже на то, однако совершенно точно сказать не могу. Это всего лишь предположение. Для полной уверенности надобно провести вскрытие.

— Да бросьте вы! — махнул рукой Каширин. — Этак с ума можно сойти, ежели каждого мёртвого пропойцу к прозектору возить. Разрешение на погребение выдадим, и всё, хватит. Тут и без латыни ясно: пил-пил и допился… Вы же видите, что он подливал из фляжки коньяк, пока не окочурился.

— А чего ж не пьянствовать, если за тебя мёртвое механическое пианино играет? — вставил слово банкир Старосветский. — Тоже мне! Цирк устроили с тапёром! Позор на весь город! А ещё афиши развесили с фирмой «Патэ»! А фирменное у вас только надувательство!

— Видимо, мне придётся кое-что объяснить, — обиженным голосом провещал директор Купский. — Вы, Борис Тимофеевич, зря гневаетесь. Мы «Вельте-Миньон» не от хорошей жизни купили. В Ставрополе музыкантов раз-два и обчёлся. Вот отыскали настройщика пианино Акулова (кстати, играл совсем недурно). Договор с ними заключили. А он нет-нет да и заложит за галстук… Что нам оставалось делать? Пришлось разориться на это чудо музыкальной техники. А теперь эта смерть…

— Факт, конечно, прискорбный, — умерев негодование, посетовал банкир. — Но что поделаешь? Жизнь коротка. И никто точно не знает, когда наступит его черёд.

Послышались чьи-то шаги. В дверях показались два человека с носилками.

— А вот и медицинская карета подъехала, — с нескрываемой радостью проговорил Каширин. — Забирайте его, братцы, забирайте, и побыстрее.

Пока труп укладывали и выносили, присяжный поверенный внимательно рассматривал фляжку. Заметив это, Поляничко спросил:

— Чем вас заинтересовала эта серебряная баклага?

— Вы, Ефим Андреевич, не полностью прочитали надпись, — ответил Ардашев. — Тут в конце выгравирована дата: «17.VI.12».

— Да видел какие-то циферки, но без очков они для меня точно червячки, не разобрать.

— И всё-таки я вас попрошу никуда её не девать.

Адвокат оглянулся, и, увидев оставленную кем-то газету, завернул в неё флягу, и передал Поляничко, который тут же всучил её Каширину.

— Не волнуйтесь. Всё внесём в опись и передадим родственникам. Ну что, будем расходиться?

— Постойте-постойте, — всполошился директор. — Я хочу принести извинения за сорванный сеанс и прямо сейчас приглашаю всех отужинать в ресторане «Гном». Там у нас отдельный кабинет абонирован. …А захотите, можно и в картишки партейку-другую… Ну это так, так, что называется, ради удовольствия: в английского дурачка или пьяницу.

Директор заискивающе посмотрел на Поляничко, но полицейский улыбнулся и, глядя на помощника, сказал:

— А что, Антон Филаретович, пойдём? Ведь мы сегодня без обеда остались.

Каширин от неожиданного вопроса сначала растерялся, потом кивнул и засиял, как каска брандмейстера.

— А вы, Иван Георгиевич, присоединитесь? Не откажите в удовольствии быть в компании с вами, — медовым голосом пропел Купский.

— Уж я, Александр Захарович, право, не знаю, — опустив глаза, вымолвил судья Бенедиктов. — Удобно ли?

— Удобно! Ещё как удобно! Искренне буду рад.

— Что ж, в таком разе я не против.

— При таком количестве людей не сыграть в винт — уголовное преступление, — заметил Ардашев.

— Эх, Клим Пантелеевич — погрозил пальцем Поляничко. — Вечно вы меня во грехи вводите! То в Великий пост вишнёвой наливочкой угощаете, то азартную игру предлагаете… Нет, играть не будем. А так посидим, посмотрим.

— В таком случае, — заявил адвокат, — Савелий Панкратович просто не может не участвовать в партии. Иначе винт не состоится. Надобно минимум четыре человека.

— Нет-нет, господа, прошу извинить, но эта смерть произвела на имя сильное впечатление. Пожалуй, я пойду домой, — покачал головой Мильвидский.

— Тогда и я не останусь, — твёрдо сказал присяжный поверенный.

— Ну как же, Савелий Панкратович? — взмолился Купский. — Вот и Клим Пантелеевич без вас не останется… Я очень вас прошу принять моё приглашение. Не откажите, сделайте милость.

— Ладно, — сдался Мильвидский. — Только я засиживаться не буду. Час, и не более. Домна Александровна сегодня так сильно расстроилась и ушла вся в слезах…

— Вот и славно! — хлопнул в ладоши Купский. — Итак, господа, прошу…

Шёл второй час игры. Ставки увеличивались. Зелёное сукно было сплошь исписано белыми колонками цифр. Ардашев играл в паре с судьёй Бенедиктовым, а доктор — с банкиром Старосветским.