Никлас Натт-о-Даг - 1794

Именно тогда я догадался, что поцелуй с Линнеей приоткрыл в моей душе некий шлюз, шлюз, за которым дремала неведомая и опасная сила, готовая прорвать плотину, как только возникнет призрак разлуки с любимой. Я не мог позволить себе отказаться от Линнеи. Войска, о которых я даже не подозревал, стояли в полной боевой готовности, чтобы защитить мою любовь.

Такой припадок слепой ярости случился со мной тогда в первый раз в жизни. По, к моей вечной скорби, не в последний.

Я, разумеется, тут же бросился ее искать. Но ни в одном из условленных мест, где мы обычно встречались, ее не было. Ни на поляне, ни у поваленного бревна, ни у родника.

Оседлал коня и помчался к Эскилю Коллингу. Оказывается, Линнею Шарлотту отослали к родственникам. В глазах се отца метался ужас. Подумать только… во мне, четырнадцатилетнем подростке, он видел чудовище, готовое обратить его жизнь в руины.

Я взял коня под уздцы и побрел домой. По щекам моим текли слезы отчаяния. На опушке на камне сидела мать Линнеи. Она молча указала мне на место рядом.

— Как я вас увидела, тебя и Линнею, сразу подумала: добром не кончится. А что я могла сделать? Она девчонка упрямая, на своем стоит, как… как этот камень. Только ждать: авось переболеет… — Фру Коллинг впервые посмотрела мне в глаза. — Я-то чего боялась? Думала, барчук поиграть захотел, потанцевал и забыл. Игрушка на лето.

— Я до нее даже не дотронулся. Я хочу жениться на Линнее и прошу вашего благословления.

Она ответила не сразу. Глубоко вздохнула и покачала головой.

— А Линнея-то как плакала! Я думала, у меня сердце разорвется. Вцепилась в косяк — не оторвать. Знаю, знаю — твой отец тоже отсылает тебя куда подальше. Муж мой ему обещал — пока не уедешь, Линнея Шарлотта тебе на глаза не покажется. А я… покажется, не покажется… я другое пообещаю, если, конечно, тебе в утешение. Она тебя будет ждать. Ни за кого не пойдет, пока тебе восемнадцать не исполнится. Никого не хочет, кроме тебя, а заставить ее — ха! Поди заставь… Маршал в юбке. И обещаю: как вернешься — будет вам мое благословление. Если, конечно, не передумаете.

Мы обнялись. Я уже взялся за поводья, как меня осенила простая мысль.

— А если я ей напишу и отправлю письмо вам? Передадите?

Она засомневалась: видно, прикидывала, насколько опасна такая затея, потом молча кивнула.

Я вернулся домой и, ни минуты не медля, сел писать письмо. Первое из многих.

Отплытие назначили на конец октября. Времени на подготовку оставалось много, и я решил узнать побольше про этот загадочный остров — Бартелеми. Мой отец никогда книгами не увлекался. Если и добавил что-то в библиотеку, собранную предками, вклад его можно пересчитать по пальцам. Вся надежда на домашнего учителя, и я пошел к Лундстрёму. Тот сидел у себя в комнате и читал, то и дело поднося к книге почти догоревший огарок. Как и всегда в последнее время, он посмотрел на меня с упреком — с тех пор как я начал встречаться с Линнеей, усердие мое оставляло желать лучшего. Я постарался принять как можно более виноватый вид и рассказал, что меня мучит. Учитель тут же оттаял. Он, конечно, уже знал: слухи о моем отъезде распространились по уезду, как лесной пожар. Добрый Лундстрём всеми силами постарался меня утешить, а когда я рассказал про разговор с матерью Линнеи, неожиданно воодушевился.

— Что может быть лучше? — воскликнул он. — Что может быть лучше, Эрик, подумай сам! Она будет тебя ждать! А тебе предстоит такое приключение! Нельзя превратиться из неопытного юнца в зрелого мужа, не познав жизни… — Немного подумал и наставительно добавил: — Не познав жизнь во всем ее многообразии. Признаюсь — я тебе завидую. Как бы я хотел оказаться на твоем месте! И Эуфразен, и Карландер уже побывали на Бартелеми, а Фальберг [7] Шведские натуралисты и врачи конца XVIII века. все еще там, посылает ботанические находки чуть не каждую неделю! Множество неизвестных видов… и знаешь что? Я думаю, все они, даже вместе взятые, пока не описали и сотой доли тамошних богатств!

Я засыпал его вопросами. Мальчишеский энтузиазм Лундстрёма тут же сменился строгой учительской миной. Подозреваю, он таким образом постарался замаскировать лихорадочные попытки извлечь что-то из глубин памяти.

Оказалось, колонии в этом году исполняется ровно десять лет. Покойный король Густав мудро выменял остров у французов в обмен на таможенные послабления в Гётеборгской гавани — неслыханно выгодная сделка! Выгоднее и представить невозможно! Остров Бартелеми, один из множества подобных по другую сторону Атлантического океана, — настоящий тропический рай, достойный пера Даниеля Дефо. Пряности растут у каждого ручья, огромные богатства, не говоря уж о хлопке, сахарном тростнике и патоке. Главный город — Густавия, в честь покойного короля.

— А кто там живет?

Лундстрём в задумчивости постучал по переднему зубу ногтем среднего пальца.

— Шведы, думаю. Но скорее всего и французский тебе пригодится. Не зря же мы его учили!

На этом его познания о единственной шведской колонии были исчерпаны.

Я искренне попросил у него прощения — из-за моего отъезда Лундстрём лишался работы, — но он только махнул рукой.

— Но пообещай: привезешь какие-нибудь редкостные экспонаты.

Я от всей души дал ему слово.

Недели тянулись невыносимо. За несколько дней до отъезда явился мой кузен Юхан Аксель с большим дорожным сундуком — он ехал вместе со мной и пребывал в радостном нетерпении от предстоящего приключения. Удивляться нечему: Юхан Аксель, как и я, родился слишком поздно, чтобы рассчитывать на наследство, все должно было достаться старшим братьям. Наличие старших братьев не оставляло ему ни единого шанса, поэтому он собирался поступить в университет в Лунде или Упсале. И его, разумеется, очень привлекала возможность еще до начал грудных академических лет посмотреть мир. К тому же с тех пор, как я начал посвящать почти все время Линнее мы виделись довольно редко, и он был рад возможности возобновить дружбу.

Паковать мне было особенно нечего. Мало что из мои: вещей годилось для тропиков. Рубахи и брюки домашняя портниха переделала для жаркого климата. Собственно переделка заключалась в том, что она отпорола необходимую в северных широтах подкладку. Сапожник обмерил наши, Юхана Акселя и мои, ноги и через несколько дней принес кожаные легкие ботинки, сшитые чуть на вырост поскольку он, по его собственному изящному выражению, не уверен, что ноги наши достигли окончательного размера.

— На год, думаю, хватит, — сказал не особенно твердо и ушел.

Прощание с отцом было, как легко догадаться, весьма немногословным. Нас разделял письменный стол. Он да же не сделал попытки встать и пойти мне навстречу. Рас стояние между нами было не меньше пяти шагов. Отец молча мотнул головой в сторону стоявшего на столе резного ларца. Я отвел тугой крючок, открыл крышку и вздрогнул: там лежал пистолет с вороненым дулом и с гравированными латунными накладками на рукоятке. Несколько пуль, рожок для пороха, слиток свинца и форма для отливки пуль.