Валерий Введенский - Напиши себе некролог

— Но ведь ты ухаживал тогда за Ниной Четыркиной.

— Нет, с ней я пытался забыться. И даже Капу отверг из-за Натальи. Разве я мог испугаться какого-то Невельского? Нет! Просто я знал, что Наталья с Лешичем расстались. Я так радовался. Мечтал осенью, после занятий в университете, Наталью навещать. Чтобы, якобы, проведать ее малыша. А самому потихоньку расположить ее к себе. Она ведь никогда не обращала на меня внимания. Почему? Неужели я такой некрасивый?

Княгиня обняла сына:

— Ты очень симпатичный. Просто Наталья Ивановна находилась на службе. А флирт с хозяйским сыном закончился бы для нее потерей места. Она это отлично понимала.

Евгений присел на кровать, Сашенька стояла возле него и гладила по волосам:

— Послезавтра ее похороны. Ты пойдешь?

— А как же! А ты не ходи. Ты Наталью терпеть не могла. Твое присутствие будет ей неприятно.

— Ей уже все равно. А мне нужно поддержать Лешича.

— Это он ее убил.

Ну это уже слишком. Пора было перейти к главному.

— А что за книга прячется у тебя под подушкой?

Евгений сразу смутился:

— Да так… Решил почитать на немецком, чтобы его не забыть.

Сашенька вытащила злосчастную книжицу из-под подушки, которую сама вернула на место, услышав из окна, что дети возвращаются с купания.

— Не лги. Это книжка нигилистическая.

— Что вы, маменька? Вовсе нет. Коммунисты не занимаются террором, не зовут к топору. Они лишь просвещают фабричных, помогают им улучшить условия жизни и труда.

— Ты хоть знаешь, кто такие фабричные, о которых ты так печешься? Вчерашние крепостные, которые без руководства помещика не смогли обеспечить себе пропитание, работая на собственной земле. Потому что лодыри и пьяницы. Они были вынуждены продать за бесценок свои наделы и податься в город на заработки.

— Ты к ним несправедлива. Они — передовой класс.

— Лодыри и пьяницы?

— Ну это пока. Надо их просвещать. Этим мы и займемся.

— Кто эти мы?

— Таня, Леня, я.

— Значит, это Каретный дал тебе манифест? — княгиня подошла к окну и увидела счастливую дочь, которая под ручку с красавчиком-революционером подходила к дому.

— Да! Но ты ему не говори, что знаешь. Он просил сохранить это в тайне. Обещаешь?

— Клянусь.

Потом все вместе пили чай на веранде. Княгиня, насколько могла, старалась быть приветливой с Каретным, но получалось из рук вон плохо. Ей хотелось взять дубину и как следует его отдубасить за то, что пытается втянуть ее детей в революционную деятельность.

— Мамочка, что с тобой? Ты неважно себя чувствуешь? — спросила Татьяна.

— Да, я плохо спала. И из-за смерти Натальи Ивановны сильно расстроилась.

— Я тоже, — призналась девушка и разрыдалась.

Каретный ее обнял. Сашеньку передернуло от подобной наглости. Что молодежь себе позволяет? Куда катится мир? И где черти носят Диди? Ему давно пора вернуться. Надо срочно с ним обсудить, как отказать Каретному от дома? И как убедить детей не заниматься противозаконной деятельностью.

Диди с Выговским вернулись поздно, оба подшофе:

— Дорогая! Ты вернулась? — удивился князь.

— Ты разве не рад? — уточнила Сашенька.

— Почему же? Даже очень. Но если бы знал, не стал бы засиживаться на берегу.

— Наталья Ивановна скончалась в родах, — сообщила мужу Сашенька.

— Царствие небесное, — перекрестился Выговский.

— Надо помянуть, — решил Дмитрий Данилович.

Повод был серьезный, Сашенька возразить мужу не посмела. Но князя от этой рюмки вконец развезло. И важный разговор, с которым княгиня пришла к нему в спальню, не получился:

— Леонид — коммунист? — переспросил Диди, выслушав Сашеньку.

— Да.

— Отлично.

— Что, что?

— Коммунисты — меньшее из зол. Анархисты гораздо хуже, не говоря про нигилистов. А коммунисты безвредны. Хотят просвещать рабочих.

— Нет, не просвещать, а натравить, чтобы все у нас отобрать и поделить. Я прочла этот «Манифест».

— Я тоже. Я ведь тоже, как и Каретный, был когда-то молод. И кровь моя бурлила. Подобно Архимеду, искал точку опоры, чтобы перевернуть мир. Сделать его справедливым, а всех людей богатыми и счастливыми. И поначалу был очарован идеями Маркса. «От каждого по способностям, каждому по труду». Разве не прекрасно?

— Кто такой Маркс?

— Автор «Манифеста». Даже жалел, что живу в отсталой аграрной стране, в которой нет пролетариата. И только с возрастом понял, что Маркс — прожектер. Разве кто-нибудь оторвет свой зад, чтобы отправиться на службу, если дом — полная чаша? Уверен, что и Каретный, он ведь очень умен, и наш Евгений тоже быстро сие поймут.

— Кажется, ты пьян.

— Дорогая, идея, она как возлюбленная. Сначала ты влюблен в нее до беспамятства. Но постепенно она прискучивает, надоедает, начинает раздражать, но ты ее терпишь в силу привычки. Пока однажды не осознаешь, что стали с ней чужими. И тогда ты избавляешься от нее, как от старых перчаток.

— Что ж, спасибо за откровенность, — крикнула Сашенька, с силой хлопнув дверью.

Яблочков с самого утра искал повод, чтобы улизнуть из сыскного. Но, как назло, «в поля» Крутилин отправил только агентов, а чиновнику для поручений велел отписывать бумаги. В приемные часы вдруг явилась княгиня Тарусова и попросила Арсения Ивановича доложить Ивану Дмитриевичу, что пришла по срочному делу и просит принять ее без очереди. Яблочков тут же доложил. Крутилин, быстро выпроводив из кабинета вдову коллежского секретаря Шароватову, требовавшую срочно разыскать ее пуделя, сбежавшего с «собачьей свадьбой», велел пригласить Александру Ильиничну. Возмущенную очередь пришлось успокаивать тому же Яблочкову. Проговорив с княгиней Тарусовой целых полчаса, Крутилин вышел вслед за ней:

— Уезжаю по срочному делу, — сообщил он.

Очередь зашумела:

— Как так? Битый час сидим!

— Всех вас примет Арсений Иванович, — заверил начальник.

— Я хочу говорить лично с вами, — вскочил со стула мужчина кавказской внешности.

— Значит, приходите в субботу.

— Вас и завтра не будет? — уточнил Яблочков.

— И тебя тоже. У Прыжова супруга скончалась в родах. Завтра похороны.

— Вы к нему?

— Разумеется, — соврал Крутилин.

К Прыжову Иван Дмитриевич не собирался — тому сейчас не до визитеров, а все дежурные слова он скажет завтра. А про визит к Пятибрюхову Яблочкову знать не обязательно.

— Передайте ему мои соболезнования, — попросил Арсений Иванович.

— Непременно.

Степан Порфирьевич сильно удивился:

— Опять что случилось? — спросил он встревоженно, доставая из буфета коньяк и сигары.

Крутилин протянул ему червонец с сердечком:

— Капа попросила тебе вернуть.

Хорошо, что Крутилин успел подхватить бутылку, выпавшую из рук Пятибрюхова, сигары пришлось собирать по полу. Степан Порфирьевич, словно жена ветхозаветного Лота, превратился в столб. Иван Дмитриевич плеснул себе в рюмку, обтер одну из сигар носовым платочком и задымил.