Лиза Уингейт - Пока мы были не с вами

Трент опускает взгляд под ноги и скидывает с крыльца пустую раковину. Она отскакивает от красного игрушечного трактора, который сейчас кажется особенно ярким.

— Я боюсь обнаружить, что усыновление моего де-душки было таким, как описывается в статье: ребенка отдали сотруднику государственной службы, чтобы он помалкивал. Приемным отцом дедушки был сержант полиции Мемфиса. Не похоже, что у них была куча денег на дорогое усыновление...— Трент замолкает, и в его глазах отражается мой собственный страх. Неужели на нас лежит тяжкая ноша грехов предыдущих поколений? И если так — сможем ли мы вынести такую тяжесть?

Трент открывает дверь, за которой, возможно, скрывается опасная тайна.

В хижине темновато. Белые дощатые стены растрескались и выцвели, а стекла в деревянных рамах покосились. В воздухе пахнет пылью, плесенью и еще чем-то, что я не сразу узнаю. Трубочным табаком. Запах напоминает мне о дедушке Стаффорде. Его кабинет на Лагниаппе-стрит всегда хранил этот запах. Хранит и сейчас.

Трент включает свет, и лампочка упрямо моргает в светильнике времен ар-деко, который кажется в этом домике немного неуместным.

Здесь всего одна комната, в ней стоят большой стол, который будто купили на распродаже библиотечной мебели, два архивных шкафа, небольшой деревянный столик и пара потрепанных кресел необычной формы. На столе все осталось так, как и при жизни дедушки Трента: старый черный дисковый телефон, рядом с ним коробка с деревянными карандашами, степлер, дырокол, пепельница, которую никто так и не вытряхнул, настольная лампа и электрическая пишущая машинка тусклого оливково-зеленого цвета. Полки вдоль стен провисают от тяжести сложенных на них папок-скоросшивателей, старых подшивок газет, бумаг, журналов и книг.

Трент вздыхает и проводит рукой по волосам. Он кажется слишком большим для такого маленького помещения, От его головы до потолочных балок остается едва ли шесть дюймов. Я разглядываю балки: они вырублены вручную, с зазубринами — похоже, их сделали из выброшенных на берег обломков кораблекрушения.

— Как ты? — спрашиваю я.

Он качает головой, пожимает плечами и показывает на шляпу, старинный зонтик с драконом, вырезанным на рукоятке, и пару лодочных туфель. Они висят на вешалке для одежды, будто ждут, что их хозяин вернется.

— Знаешь, мне до сих пор кажется, что он все еще здесь. От него почти все время пахло этим местом.

Трент открывает жалюзи: свет заливает информационные доски, развешанные по стенам.

— Смотри, — шепотом говорю я, и пыль забивается мне в горло.

На досках десятки фотографий, среди них есть совсем недавние, цветные и яркие, есть и старые выцветшие полароидные снимки, а есть и черно-белые, со светлыми рамками по краям и проставленными на них датами: июль 1941 года, декабрь 1963 года, апрель 1952 года...

Мы с Трентом стоим и, глубоко задумавшись, смотрим на стену, одновременно испытывая удивление и ужас. Я рассматриваю фотографии — детские лица, совмещенные со взрослыми. Сходство очевидно. Это матери, отцы и дети, возможно, родные-семьи, разлученные друг с другом. Детские фото соседствуют с более современными — с фотографиями взрослых, которыми стали эти малыши.

Я смотрю в глаза красивой юной женщине. Она держит на бедре ребенка и весело улыбается. Платье с фартуком ей так велико, что она сама кажется ребенком, который решил примерить наряды старших женщин или играет в домашнем театре. На вид ей всего пятнадцать или шестнадцать лет.

«Что ты сможешь мне поведать? — думаю я. — Что с тобой приключилось?»

Рядом со мной Трент приподнимает несколько фотографий. Под ними еще слой, и еще, снимки накрывают снимки. Трент-старший, похоже, был очень скрупулезным в своей работе.

— На оборотах пусто, — замечает Трент, думаю, именно поэтому он оставил их здесь. Нельзя сказать, кто изображен на фото, если не знать об этом заранее.

Сердце мое полно печали, но я продолжаю рассматривать снимки: меня заинтересовала фотография четырех женщин, стоящих вплотную друг к другу на пляже. Несмотря на то что карточка черно-белая, я могу представить яркие цвета их пляжных платьев, скроенных по моде шестидесятых годов, и широкополых шляп. Я даже вижу золотые отблески солнца на их длинных светлых локонах.

Одна из них — моя бабушка. Она придерживает шляпку, и на ее запястье прекрасно виден браслет со стрекозами.

Остальные три женщины похожи на нее. Те же светлые локоны, светлые глаза — скорее всего, голубые. Они похожи, как родные сестры, но я никого из них не знаю.

И у каждой на руке такой же браслет, как у бабушки.

На заднем плане, вне фокуса камеры, у линии прилива виднеются мальчишки: они сидят на корточках — коленки торчат, в руках у них ведерки, они трудятся над песчаными замками.

«Один из них — мой отец?»

Я тянусь к фотографии, Трент снимает ее с доски и отдает мне. Когда он вытягивает кнопку, из-под нее падает еще одно маленькое фото, оно кружится, будто воздушный змей, потерявший поток ветра. Я наклоняюсь, чтобы его поднять, и с первого взгляда узнаю изображение: увеличенная версия этой фотографии, заключенная в рамку из перламутровой пластмассы, украшает комнату Мэй Крэндалл в доме престарелых.

Тишину нарушает чей-то голос, но я так погружена в свои мысли, что не сразу понимаю: одну из них я озвучила вслух.

— Я уже видела эту фотографию.

Внутри дома темным-темно. Не видно ни одного огня, и шторы скрывают луну за окнами спальни. Дети ворочаются в своих кроватях, хныкают и скрипят зубами во сне. После бесконечного одиночества в подвале хорошо знать, что рядом есть люди, но здесь небезопасно. Девочки отсюда рассказывают разное. Они говорят, что иногда приходит Риггс и забирает, кого ему хочется: обычно маленьких детей, которых легко унести.

Я слишком большая, чтобы он сумел меня унести. По крайней мере, я на это надеюсь. Но не хочу проверять.

Тихо, словно тень, я выскальзываю из-под одеяла и на цыпочках крадусь к выходу. Я уже пробовала очень осторожно проходить по полу, когда ложилась в постель. Я знаю, где именно находятся скрипучие половицы. Я знаю, сколько шагов нужно сделать до двери, по лестнице, знаю самый безопасный путь мимо гостиной и через кухню, где в своих креслах снят усталые работницы. Джеймс рассказал мне о том, как безопасно пробраться в кухню, чтобы стащить кексы миссис Мерфи.

Но все, что узнал Джеймс, в итоге не смогло его спасти, поэтому мне придется быть очень осторожной, чтобы пойти и сказать Силасу, что я буду ждать, когда вернется Ферн. Как только она окажется здесь, я возьму ее с собой, и в темноте мы ускользнем, а Силас уведет нас к реке, и ужасные времена наконец-то закончатся.