Евгений Митов - Золотой момидзи

По пути к храму Мария рассказала, что в середине октября уже присутствовала в нём на традиционном для храма празднике «Оэсики», который регулярно устраивают в это время его обитатели— последователи буддийской школы Нитирэн.

Фестиваль сопровождается грандиозным, до поздней ночи, шествием поющих монахов, музыкантов, танцоров с фонарями «мандо» от станции «Икэгами» до храма.

— Да, лучшего варианта для прогулки нет, — утвердительно ответил поручик. — Таким своеобразным образом мне придётся попрощаться с моим новым приятелем Микамэ, о котором я вам рассказывал. И который сейчас монашествует в Хоммондзи.

Кроме того, и осенний момидзи, возможно, задаст нам свой ритм общения, и мы, даже молча, будем понимать друг друга, — также настроившись на лирический лад, заключил Алтунин.

Но предварительно, ещё перед выходом из посольства, он всё же решил предупредить девушку о вероятном телефонном звонке от Томбы-сан. Договорился также о передаче ей копий с части собранных материалов своего расследования. Последнее сопроводил высказыванием о том, что не уверен, удастся ли ему спокойно покинуть Японию, и предоставят ли местные власти возможность выехать из страны с этими материалами.

Мария расстроилась, но взволновано заверила, что сохранит полученные копии, поинтересовавшись, в свою очередь, что он собирается делать с остальными документами.

Получив ответ, что расследование ещё не закончено, и поручик намерен его продолжить в Европе, она, как показалось Алтунину, несколько успокоилась…

Вдвоём они вышли из здания посольства и медленно направились на юг, в направлении храма.

Японская столица погрузилась, наверное, в самый свой прекрасный осенний сезон. Погода стояла замечательная, тёплая, без ветра и дождя.

В тусклом свете уличных фонарей яркими пятнами выделялись японские клёны, листва которых играла в бледных лучах красно-бордовым отливом.

Разноцветные краски листвы момидзи — алые, красные, бордовые, жёлтые и все ещё зелёные нисколько не хуже нежных пастельных тонов весенних цветов сакуры. Японцы очарованы момидзи. Его красоту воспели в стихах и прозе.

Ажурные листья клёнов уже успели усыпать токийские тротуары. Они медленно крутились в лужицах, образуя загадочные картинки и сбиваясь в причудливые фигуры.

— Посмотрите, Вячеслав Борисович! — обратилась к поручику Мария — Вот эта стайка листочков момидзи совершенно золотистого цвета. Наверное, от света фонарных лучей… Не правда ли, они как будто напоминают нам русское золото, распылённое в японских лужицах, — поэтично завершила свою аллегорию Клёнова. И, не дожидаясь от спутника ответа, продолжила:

— У одного японского древнего поэта начала IXвека — Оно-но Комати — есть такие стихи в стиле хайку, послушайте, я прочту:

— Вы знаете, Вячеслав Борисович, — как бы размышляя, произнесла девушка, — хайку, в общем, не стихи, а образ жизни, часть философского восприятия мира по дзэн-буддизму. Для погружения в хайку требуется единение истинности и красоты, гибкости в соединении печали и сострадания…

Самое главное, ради чего создаётся хайку, — это озарение или просветление, наступающее не только после долгих и мучительных раздумий, но и вслед внутреннему освобождению, почти мгновенно, неожиданно, вдруг…

— Да, наверное, вы правы, — несколько рассеянно отметил Алтунин. — Однако сейчас мне очень грустно оттого, что приходится расставаться… — Мы с вами, милая Маша, не успели поговорить о многом… Но, может быть, это к лучшему, — произнёс с лёгкой печалью в голосе поручик. — У японцев, в их гравюрах уплывающего мира («укиё но э»), присутствует какая-то недоговорённость, незавершённость. Художник зачастую оставляет на картине некую деталь непрописанной, а гончар преднамеренно делает на глиняной чаше небольшой, едва заметный, скол. Как бы говоря, что ещё предстоит исправить эту оплошность…

Пусть зритель остаётся в размышлении, что этим хотел сказать художник. Домысливает за него и погружается, тем самым, в пучину собственных раздумий. Вот так и мы с вами, не будем ставить точку на расследовании о золоте и на наших с вами отношениях, — заключил поручик. — Если же со мною что-либо произойдёт непредвиденное, поступайте с полученными материалами так, как сочтёте возможным. Тем более что «озарения» в расследовании о золоте мне достичь не удалось…

И далее отметил:

— Наверное, вас, Маша, также ждут впереди испытания. Насколько я информирован, японские войска покидают Приморье. А затем, как следует прогнозировать, предстоят переговоры о признании империей власти большевиков. Тогда в посольстве произойдёт смена караула, придут новые хозяева. Может, и станут они владельцами казённых средств. Учтите эту вероятность, — завершил свою грустную мысль Алтунин.

Они ещё долго вместе гуляли по осеннему Токио.

Их прогулку сопровождала опадающая листва момидзи, которая, кружась, опускалась на землю, тихо шелестела под ногами и действительно напоминала золотую россыпь…

На следующее утро, попрощавшись с генералом Подтягиным, поручик выехал в Иокогаму, откуда пароходом отбыл в Шанхай.

Далее его след теряется…

Советский консул Лигский, чекист Москвин (Трилиссер), цветение сакуры и листопад момидзи

Токио. Посольство России. Апрель 1926 года

Японская столица пребывала в состоянии прекрасного сада — наступил самый разгар цветения сакуры. Многочисленные парки наполнились желающими полюбоваться на каскады бело-розовых цветов.

Как известно, сакура для японцев — символ весеннего расцвета и естественной мимолётной красоты. Кружась в воздухе подобно снежинкам, её лепестки привносят в «ханами» — праздник цветения японской вишни, сакуры, — лёгкий оттенок грусти. Цветение сакуры всегда напоминает островитянам о бренности и изменчивости окружающего мира, которым нужно успеть насладиться…

Эта весна принесла перемены не только в природе. В отношениях Хризантемовой империи с дальневосточным соседом также наступила пора перемен.

В Японию только что прибыл первый генеральный консул Советской России — Константин Андреевич Лигский, старый революционер, известный как «добрый большевик, поэт и писатель».

Клёнова неплохо знала это имя ещё по Петрограду.

Уже тогда, в студенческие годы, увлекаясь восточной поэзией, она частенько забегала в столовую Дома литераторов на Бассейновой улице. В те времена здесь можно было встретить самых разных петроградских художников слова — Осипа Мандельштама, Владимира Пяста, Александра Грина, Блока, Гумилёва, Ахматову, Сологуба…