Борис Акунин - Дорога в Китеж

— Стыдитесь, господа. Россию ждет тяжкое испытание, прольется много крови и слез, а вы радуетесь. Вот уж воистину говорящие фамилии. Ворон к ворону летит, ворон ворону кричит: «Ворон, где б нам пообедать?».

— Ты тоже Воронцов, — махнул рукой Мишель. — А ворон ворону глаз не выклюет. Брось, Женька. Ты же сам рад. Сколько о том говорено? Кровь прольется, это да. И плачу будет много. Но баба рожает — тоже орет, кровь льет. Без плача и крови новой жизни не появится.

Они заговорили наперебой, но это не мешало им слышать друг друга. Да и, в самом деле, всё было уже сто раз проговорено.

— Война, конечно, будет проиграна, — говорил Вика Воронин. — У них пароходы, а у нас деревяшки под тряпками. У них винтовки, а у нас бородинские ружья…

— У них заводы, железные дороги, электрический телеграф, наконец консервы — солдат кормить, — подхватывал Питовранов.

— Ужасно, ужасно, — вздыхал граф Женька. — И ведь некого винить, мы сами во всем виноваты…

— Он виноват, — разрубил ладонью воздух Вика, кивнув в сторону плаца, который однако уже опустел. — Чертов пиявец, сосущий из страны живые соки! Одно хорошо. Упырь не перенесет военного поражения. Околеет от позора. И тогда надо будет поднимать Россию из обломков. Чинить государство, отстраивать заново! Кто будет это делать?

— Да уж не те ничтожества, которых он вокруг себя наплодил, — покачал головой Воронцов. — Не Клейнмихель с Адлербергом, не Чернышев. Цесаревич Александр тоже ни рыба, ни мясо. Ему эта задача не под силу.

— Зато есть наш Кокоша, — подмигнул Вика. — А у Кокоши есть мы. Да, мы молоды, не в чинах, но у нас есть головы, и эти головы умеют думать. Мы придумаем новую Россию, а потом мы же ее и построим!

Остальные согласно кивнули. Но Мишель засмущался пафоса.

— Сразу слышно карьериста, — толкнул он Воронина в плечо. — Метишь в превосходительства?

— Меньше высокопревосходительства прошу не предлагать, — в тон ответил Вика.

Воронцову, однако, шутить в такую минуту не хотелось.

— Есть еще Герцен в Лондоне, светлая голова.

— Герцен — частное лицо. У нас в России частные лица никогда ничего сделать не смогут, будь они хоть семи пядей во лбу, — убежденно сказал Вика. — Лишь тот, кто является частью государственной машины, способен привести ее в движение. Благодаря тому, что ты перетащил нас сюда, в «Морской вестник», мы оказались в совершенно исключительном положении. Когда Упырь сдохнет, наш дорогой Коко станет самой важной персоной в империи. Он напорист и сангвиничен, он быстро подчинит флегматичного Александра своему влиянию. Тут-то наш «Перанус» себя и покажет — как при Петре Великом показал себя Всешутейший Собор.

— Кстати сказать, я к вам не просто с известием о войне, — спохватился адъютант. — Его высочество сказал, что как только отдаст необходимые распоряжения по министерству, придет к нам в бильярдную. Будет экстренная встреча клуба «Перанус».

Бильярдная была самым просторным помещением редакции. Там в самом деле находился стол зеленого сукна. Вокруг него, под стук костяных шаров, не только обсуждалось содержание очередного номера, но и велись бесстрашные разговоры, за которые, будь они подслушаны, можно было угодить на каторгу. Однако агентам Третьего отделения в морское министерство ходу не было, а в ближнем окружении великого князя шпионов не водилось. Да и кто стал бы доносить царю на любимого сына?

Клуб «Перанус», упомянутый Воронцовым, собственно, никаким клубом не являлся. Это был пестрый кружок новых людей, собранных Константином в министерстве за последний год. Самому старому из них, финансовому гению Рейтерну, придумавшему пенсионную кассу для отставных моряков, было 33 года, большинство же, подобно Воронину с Питоврановым, не достигли и двадцатипятилетия.

Название и девиз для кружка, впрочем, изобрели именно эти двое. Дней десять назад, когда обычный разговор о том, что в России всё ужасно, перешел в столь же привычный спор о том, как сделать Россию прекрасной, Вика показал всем рисунок: нечто, напоминающее перевернутую греческую букву «омега», и наверху звездочки.

— Вот герб и девиз нашего тайного клуба, — сказал он. — Идея Мишеля, исполнение мое. Он рисовать не умеет, у него медвежьи лапы.

— Почему жопа, да еще с фейерверком? — заранее улыбаясь, спросил великий князь. — И что внизу за каракули?

Воронин с достоинством отвечал:

— Жопа, ваше высочество, — это локация, в которой сегодня находится Россия. Наверху — звезды, до которых мы мечтаем ее возвысить. А внизу моим превосходным почерком, который вы изволили незаслуженно обидеть, начертано: «Per anus ad astra», «Чрез жопу к звездам». Предлагаю назвать наш клуб «Peranus».

Под общий хохот учреждение клуба было одобрено и немедленно спрыснуто шампанским. Вульгарное название не понравилось только Эжену, но граф оставил свое мнение при себе — из нежелания идти против друзей. У них, как у мушкетеров, было правило: один за всех, и все за одного.

Остальные так их и звали: «наши три мушкетера», а кто Атос, кто Портос и кто Арамис, было видно с первого взгляда.

Пора, однако, представить героев повествования по-настоящему. Каждый из них по-своему, а в общем и по-всякому, мог считаться человеком примечательным.

Самым старшим по возрасту, двадцатишестилетним, был Евгений Воронцов, он же Атос. Уникальная память не подвела всероссийского самодержца: великокняжеский адъютант принадлежал к скромному и небогатому ответвлению знаменитой российской фамилии. Хотя скромность и небогатство тут были, конечно, относительные, лишь по сравнению с дуайенами российской аристократии вроде елисаветинского канцлера Михаила Воронцова, александровского канцлера Александра Воронцова или нынешнего светлейшего князя Семена Михайловича Воронцова, кавказского наместника. Отец Евгения Николаевича был только сенатор и владел всего лишь тысячью душ.

По природной мягкости характера и возвышенности чувств Эжен не имел расположения к военной службе и поступил в юридический факультет. С успехом, в числе первых, окончил курс, но потрудиться на ниве правоведения молодому человеку не довелось. Тяжело захворал Воронцов-père, и предсмертным его желанием было упрочить положение единственного сына. Старый сенатор взялся за дело в соответствии с собственными представлениями о прочном положении. Евгений не имел сердца противиться последней воле умирающего.