Алена Дьячкова - После

– Я раньше тоже так думал, друг мой, тоже… До тех пор пока с работы не вышвырнули так думал, – слегка причмокнув он потер рукой слипающиеся веки, – а потом знаешь… благодаря этому делу и зажилось то лучше. И пахать весь день не надо, и пресмыкаться ни перед кем…

– Поймать да посадить в любой момент только могут, – усмехнулся Стивен.

– Да… но… – силясь сказать что-нибудь остроумное, пыхтел блондин, – везде свои минусы, в общем.

– Нет, Дэвид, я честный человек, я так не могу, – задумчиво сверля взглядом отходящую от стены штукатурку, протянул Стивен.

Блондин невидящим взглядом уставился на товарища. Он все больше уходил в пьяную забывчивость, поэтому уже не мог сдерживать роящиеся в голове мысли:

– Что ты не можешь то…? Ты кто? Ты – никудышный хирург в никудышной клинике. И платят тебе никудышные люди никудышную зарплату, – он подпер двумя руками потяжелевшую голову, – ты вообще видишь, в какое мы время живем? Ты думаешь, Первая Мировая не дойдет до Америки? Думаешь, мы долго еще будем отсиживаться в сторонке? Нет, друг мой… в любой момент ты можешь проснуться, а на завтрак у тебя вместо кофе будет вражеская граната! Тебя сразу на фронт «хоп», а больной ребенок здесь помирать останется… Иногда надо и против своих «высоких идеалов» идти… – Дэвид запнулся и уже не смог продолжить свою пламенную речь, поэтому лишь тупо уставился в опустевшую стопку.

Бар, в котором разгорался этот животрепещущий разговор, находился на окраине Нью-Йорка. Люди часто собирались здесь, чтобы обсудить последние новости, встретиться с друзьями или же просто забыться после долгого трудового дня. Стены небольшого помещения были выкрашены в светло-коричневые тона, на полу раскинулся широкий дощатый паркет, а у потолка качались несколько увесистых люстр – в целом, обстановка довольно уютная и приятная, однако если хорошенько приглядеться, можно было заметить и отваливающуюся штукатурку, и глубокие щели на полу, и даже отсутствие некоторых лампочек в люстрах. Благо, посетителям сего заведенья не было дела до таких мелочей.

Стивен оглядел задумчивым взглядом просторный зал: несмотря на поздний час, посетители только начинали прибывать, поэтому места в помещении становилось все меньше, а докричаться до собеседника все сложнее.

– Ты прав, Дэйв, но я все равно вынужден отказаться от твоего предложения, – он выдавил кривую улыбку. – Уже поздно, меня, должно быть, обыскались дома.

– Ты еще вспомнишь обо мне, – слегка усмехнувшись, пробубнил блондин, – у меня тут на примете один генерал… до неприличия богатый. Пропажа пары тысяч баксов пойдет ему только на пользу. Так что, если вдруг надумаешь…

– Хорошо, хорошо, – вставая из-за стола, твердил Стивен, понимая, что другу сейчас лучше не перечить. – Иди-ка ты тоже домой, дорогой мой.

– Не-е-т, я еще немного посижу… – с закрытыми глазами прошептал тот.

Когда молодой человек выходил из наполняющегося посетителями бара, до него долетел приглушенный голос Дэйва: «Официант! Еще одну, пож-жалуйста…».

На улице было темно, редкие фонари не справлялись с ночным мраком. С неба, закрытого плотным слоем туч падали тяжелые дождевые капли, шумно ударявшиеся об асфальт, крыши машин и домов.

Высокая темная фигура Стивена, плотно закутавшаяся в плащ, быстро плыла сквозь влажный ночной воздух. Он размышлял над предложением товарища. Как бы заманчиво оно ни выглядело на первый взгляд, он не мог решиться на такой отчаянный шаг: слишком глупо и безрассудно было это в его понимании, совсем по другим правилам он был воспитан и совсем другие принципы навязывали ему на протяжении всей жизни.

Единственное, что ставило под сомнение все эти благие и разумные установки, был его ребенок, его шестилетний сын, который уже почти год боролся с все прогрессирующим и прогрессирующим воспалением легких. Еще на самой первой стадии болезни врачи прописали дорогостоящий курс лечения, огромное количество недешевых медикаментов и настоятельно рекомендовали отправить ребенка в санаторий.

Однако Стивен смог оплатить лишь половину курса лечения и купить кое-какие таблетки. Про санаторий и думать не приходилось. По понятным причинам мальчику с каждым днем становилось все хуже и хуже, и молодой отец с каждым разом все больше и больше рвал на себе волосы, силясь найти хоть какое-нибудь решение.

Обреченно погрязнув в этих переживаниях, он машинально направлялся к дому, рассекая темные лужи кожаными сапогами и не замечая падающие на лицо дождевые капли.

***

Шум. Шелест автомобильных шин, трущихся о мокрый асфальт. Рев мотора.

Стивен моментально оставил в прошлом все свои мысли, в страхе обернулся: свет двух ярких фар ослепил его, он отскочил назад и вжался в прохладную стену дома. В метре от него пролетела машина – машина скорой помощи, и через мгновение уже скрылась за поворотом, издавая удаляющийся, постепенно затихающий звук рычащего двигателя.

Мужчина огляделся, вытер со лба проступившие капли холодного пота и на ватных ногах двинулся дальше.

Как же он был рад, что в той машине сейчас находится не он, и не он сейчас снова должен бороться за чью-то жизнь или же смотреть на то, как она кого-нибудь покидает. Слишком часто во врачебной практике приходилось ему навсегда прощаться со своими пациентами, слишком часто приходилось утешать отчаявшихся родственников.

Именно поэтому самым большим страхом Стивена была хрупкая жизнь его родного сына, которая в любой момент могла дать трещину.

***

Дойдя до знакомой входной двери непримечательной пятиэтажки, его взгляд упал на небольшой автомобиль с красным крестом на капоте, который был криво припаркован у тротуара. Стивен вдруг понял – это тот самый автомобиль, который несколько минут назад напугал его до полусмерти.

Пару мгновений он стоял в оцепенении, силясь справиться с нахлынувшим на него потоком предположений, после чего внезапно сорвался с места и, резко дернув входную дверь, побежал вверх по лестнице, запинаясь о ступеньки и врезаясь в невидимые в темноте перила.

Добравшись до верхнего этажа, его взору предстала приоткрытая дверь квартиры (его квартиры!) откуда тонкой полоской падал приглушенный свет, озаряющий весь лестничный пролет.

Все опасение Стивена оправдались. Он, медля, с замиранием сердца направился к двери и так же, медленно и пугливо, отворил ее.

Комната за ней была небольшой, но уютной: на полу от стены до стены раскинулся махровый ковер, сами стены были оклеены светлыми обоями с незамысловатым узором, а под потолком висела мерцающая люстра, с тремя увесистыми плафонами.

Под решетчатым окном стояла деревянная кровать, у изголовья которой, нагнувшись, сидела невысокая женщина, она навалилась на неподвижно лежащую под одеялом фигуру и, громко всхлипывая, что-то неразборчиво шептала; с другой стороны, стоял высокий худощавый человек в белом халате и уличной обуви, навису водивший ручкой по раскрытому блокноту.