Александр Красовицкий - Дело пропавшей балерины

Они сели напротив: он — в кресле, она — на краешке тахты. Грациозная, как нимфа. В скандальном балете, кажется, она танцевала именно нимфу.

— Расскажите мне о «Послеполуденном отдыхе фавна», — попросил Тарас Адамович.

— Вы и впрямь удивили меня. Я почему-то думала, что вы опять начнете спрашивать, в каких балетах танцевала Вера Томашевич или что-нибудь подобное.

— Имею причины, чтобы удивлять вопросами, — сказал бывший следователь.

— Что именно вы хотите услышать?

— Мне сказали, что балет вызвал неоднозначную реакцию. Почему?

— Вы удачно подбираете слова, — улыбнулась балерина, — реакция публики в самом деле была… неоднозначной. После последней сцены зал театра Шатле разделился на два лагеря. Одни кричали «Браво!», другие хранили красноречивое молчание и шикали на аплодирующих — их балет привел в крайнее раздражение.

— За восемь минут?

— За восемь минут можно много чего успеть.

Они успели. Хотя за кулисами восьми минут балета были скрыты девяносто изнурительных репетиций и безумное сопротивление танцовщиков — Нижинский ломал каноны традиционного балета. Когда Вацлав показал Дягилеву одну из последних репетиций, тот схватился за голову и сказал, что балет нужно переделать полностью, от начала до конца. Неожиданно, но Нижинский продемонстрировал откровенное сопротивление.

— Он так и сказал тогда: «Я завтра все брошу и уйду к черту из „Русских сезонов“. Но ничего не стану менять в „Фавне“».

— И какую хореографию он поставил?

Нижинская откинулась на спинку тахты.

— Это долгая история.

Тарас Адамович терпеливо ждал, не отвечая на реплику. Что обычно надо говорить после таких слов? Балерина чуть повернула голову к окну и сказала:

— Вацлав отдыхал в Греции с Дягилевым, где и был впечатлен рисунками на античных вазах. В этом балете он пытался оживить древнегреческие рисунки и барельефы. Каждая поза, каждое движение имело значение, Вацлав был вне себя от ярости, если кто-то из танцовщиков добавлял что-то свое.

— И как на это реагировали?

— Злились в ответ. Однако отношения хореографа и исполнителей редко бывают спокойными, — улыбнулась Нижинская.

Вацлав к спокойствию не стремился — он заставил танцовщиков сгибать колени, ступать сначала на пятку, а уже потом на стопу. Все балетные каноны были нарушены. Он сам, бог прыжков, о которых ходили легенды, в этом балете выполнил прыжок всего лишь раз — когда имитировал, как Фавн перепрыгивает через источник, у которого собрались нимфы. Нижинский вынуждал балерин держать голову в профиль к зрителю, а тело — в анфас, движения руками были резкими и демонстративно неловкими.

— Это в самом деле напоминало рисунки на древнегреческих вазах, — резюмировала Бронислава.

— Однако Дягилев был не в восторге?

— Я уже говорила — слишком странная хореография, слишком далекая от классического балета. Танцовщики сетовали на то, что вообще не танцуют, ведь от танца, как такового, ничего не осталось.

— Почему же постановка балета все равно состоялась? — спросил следователь.

— Дягилев решил довериться вкусу художника по костюмам Леона Бакста.

— Художники всегда бок о бок с балетмейстерами, — улыбнулся Тарас Адамович.

— Бакст расцеловал Вацлава и сказал, что балет гениален. Добавил, что Париж будет в диком восторге. Относительно «дикого» он предусмотрел правильно. Самые известные ценители искусства собрались в театре Шатле, чтобы увидеть балет моего брата на музыку Клода Дебюсси к эклоге Стефана Малларме. Сюжет весьма прост: нимфы собираются у источника, главная из них желает искупаться и начинает снимать легкие покровы. Вдруг появляется Фавн, испуганные нимфы разбегаются. Главная нимфа медлит, однако потом тоже убегает, подхватив одно из покрывал, но забывает другое. Фавн поднимает его.

— И все?

— Да. Бакст создал невероятные костюмы. Скандальным можно было считать костюм Фавна — кремовое трико, хвост и шапочка с рожками. Впервые танцовщик появился на сцене в столь откровенном виде. Нимфы танцевали босиком с подкрашенными красной краской ступнями, — она мечтательно посмотрела в окно.

— И это спровоцировало скандал?

— Не совсем. Один из наших защитников — Огюст Роден — вынужден был писать в газеты одобрительные отзывы, отмечая, что «Фавн» прекрасен, как прекрасны античные фрески, а финальный его жест, когда он подхватывает и целует вуаль, оброненную нимфой, — это трогает за душу, — она лукаво улыбнулась.

Тарас Адамович посмотрел на нее.

— Но…

— Никаких «но». Вацлав создал балет, преисполненный эстетики и любви. Финальную позу можно расценивать по-разному. Кто-то увидел в ней похотливую животную страсть, потому что Фавн и впрямь не только целовал покрывало. Вацлав показал то, что хотел. И это было прекрасно.

Тарас Адамович задумчиво коснулся виска. Спустя мгновение он посмотрел на балерину и задал вопрос:

— Вы пытались использовать элементы хореографии брата здесь, в Киеве?

— Не знаю, что вам сказать… «Фавн» изменил меня. Возможно, в тот вечер он изменил всех, присутствовавших в зале. Его влияние я чувствую постоянно, но вряд ли смогу привести вам конкретные примеры, — она смолкла, задумалась. После паузы добавила: — Балет меняется. Это чувствуют художники.

— Такие, как Экстер?

— И Леон Бакст. Но дело не в этом. Что-то меняется в самом мире, он дрожит и трепещет. Сдвигаются глыбы устоявшихся законов, канон перестает быть каноном. Не знаю, чувствуют ли это следователи, но хореографы чувствуют. В «Фавне» роль отдельного танцовщика терялась, зато перед зрителем появлялись массовые сцены, фигуры сливались в одну движущуюся, постоянно изменяющуюся композицию. Не знаю, как это объяснить. Думаю, Вацлав что-то увидел, заглянув за грань.

— А вы?

— Я вижу не так далеко. Возможно, просто боюсь того, что там можно увидеть.

Разговор смутил его. Он попросил Брониславу посмотреть на то, что принес Сергей Назимов. Хотя бы одним глазом.

— И что вы ей показали? — спросила Мира Томашевич в уютном, теплом доме, протопленном осиновыми дровами, отгоняющими печаль.

— То, что покажу сейчас вам. Но сначала я хотел бы спросить. Мира, вы догадались, что Барбару Злотик из тюрьмы забрал не Менчиц, задолго до того, как мы рассказали вам об этом?

— Да, — ответила девушка.

— Думаю, вы уже давно имеете ответ и на другой вопрос. Кто похитил вашу сестру, Мира?

Девушка подняла на него изумленные глаза. Яков Менчиц спокойно посмотрел на бывшего следователя. Осина весело потрескивала в камине, очищая дымоход от сажи. Вечер настойчиво заползал под занавески на окнах дома Тараса Адамовича, будто похотливый Фавн, пришедший к источнику, дабы посмотреть на купающихся нимф.