Денис Попов - Точка слома

Прошел мимо сидящего у порога двери мрачного мальчугана в грязных брюках, перешитых из отцовских галифе (видать, мама выгнала за то, что испачкался так сильно) и дошел до заветной двери. Он еще помнил, какой чистой и без единой царапины она была при Горенштейне – теперь же были видны какие-то рытвины.

От первого же удара дверь приоткрылась. В коридор пахнуло спиртом и каким-то нестерпимым запахом гнили, который, смешиваясь со спиртом, просто вспарывал ноздри и глаза. Приоткрыв дверь сильнее, Кирвес увидел сидящего на полу Летова – он бросил свою грязную голову на колени, обхватил ее окровавленными избитыми ладонями, и просто качался, то отталкиваясь, то прижимаясь к стене.

Кирвес вошел, закрыл дверь и ужаснулся полу, просто истыканному пятнами крови и рвоты. Заваленный объедками и пустыми бутылками стол тоже ужасал, но страшнее всего выглядел Летов – он мычал и качался, даже не замечая гостя.

«Сергей, что с тобой?» – тихо спросил Кирвес.

«Спасение! Сделай это!» – мелькнуло у Летова в голове, он моментально вспомнил, как ему было хорошо тогда, в Австрии, моментально захотел этого ощущения облегчения и вскочил. Толчок от стены и прыжок на остолбеневшего Кирвеса – они оба полетели на пол.

Кирвес упал буквально в паре сантиметров от стены, Летов же, накрывший собой Кирвеса, хорошо впечатался головой, но ни на секунду не остановился: окровавленные ладони вцепились в глотку испуганного судмедэксперта.

Зрачки Летова сузились до крошечных размеров, какая-то липкая жижа полилась изо рта и рычание, жуткое рычание вкупе с кряхтением Кирвеса разодрало тишину этой комнаты. Вскоре, ударом ноги по спине и мастерским рывком, Кирвес скинул с себя Летова и вскочил на ноги. Летов, продолжая рычать, схватил со стола свой старый нож и бросился на Кирвеса.

Крик.

Лезвие полоснуло кисть, буквально срезав огромный кусок мяса. Кулаком второй руки Кирвес выбил из рук Летова нож и совершенно случайно забрызгал его лицо кровью. Рычание усилилось и Летов выглядел уже совершенно обезумевшим, готовясь броситься вновь. Но Кирвес был явно сильнее и ударом ноги отбросил больное летовское тело в стенку – он вскрикнул, влетел головой в железную ножку койки и замер, издав стон.

Комнату окутала тишина. Лишь тяжелое дыхание обезумевшего от ужаса Кирвеса нарушало эту звенящую тишину. «Всё, пора действовать» – мелькнуло в голове у несчастного судмедэксперта. Со времен Горенштейна у двери на ржавом гвозде висел ключ от комнаты, которым Летов, вероятно, уже давно не пользовался – Кирвес схватил его, выбежал из комнаты и запер ее, бросив ключ в карман брюк. Метрах в трех от двери толпились испуганные жители – трое ребятишек лет шести в одинаково-выцветших брюках, пожилые бабушки в платках и широких юбках, а еще поросший щетиной мужчина с вывернутой ногой на костылях.

Кирвес испуганно оглядел их, решив не вынимать окровавленную руку из кармана (Впрочем, все уже увидели капельки крови на полу), и бросился по коридору вперед. Немая сцена с жителями так и осталась немой.

Схватив трубку телефона, еще давно проведенного в эту коммуналку, Кирвес ни услышал ни одного гудка – лишь вопросительные мычания жильцов.

«Не работает, мил человек. На соседней улице в коммуналке есть» – протараторила одна из соседок Летова.

На улице в лицо Кирвесу пахнул холод. Темное окно темной комнаты Летова так и оставалось темным.

План действий уже был заранее прочерчен в голове: к Таловой ближе районная больница, значит, нужно немедленно звонить туда (лучше бы Павлу Степановичу, знакомому, вроде заместителю главврача) и вызывать «скорую помощь». Можно было бы, конечно, вызвать милицию, но райотдел дальше и еще бог невесть кто приедет, а с медиками из «скорой» можно договориться, показав удостоверение, чтоб вести Летова сразу в 1-ю клиническую больницу, где есть самое большое психиатрическое отделение в городе.

Ближайший городской телефон был только на Инской – это далеко. В самом доме телефона уже не было, но Кирвес четко помнил, что года два назад они бегали с Горенштейном в какую-то коммуналку неподалеку, где телефон все-таки есть и про нее, вероятно, говорила та соседка.

Кирвес бежал против ветра, проваливаясь в снегу и заматывая вспоротую кисть своим шарфом. Ветер со снегом прожигал оголенную шею, забивался в глаза и ноздри, пытался содрать шапку, но Кирвес сопротивлялся, выдавливая из памяти где же находится эта злосчастная коммуналка. Вскоре он узнал нужный поворот и увидел нужный дом – оставалось лишь вытащить из пиджака помятую телефонную книжку, открыть букву «О», где телефон Павла Степановича, и позвонить.

Летов же совсем скоро пришел в себя. Он сразу почувствовал свежую кровь на лице, изнуряющую боль в животе и неимоверное напряжение всего тела. Ужасное состояние, но главное – совершенно помутненный рассудок, и боль, боль, умоляющая отпустить ее.

Всё. Летов больше не мог терпеть. Перед глазами стояло лишь потное лицо Кирвеса, которого он пытался задушить, свежая кровь на лице тешила его внутренности, а боль была настолько жуткой, что ее было необходимо убрать. Напряжение и тело, уже готовое убить, но лишенное добычи – все это складывалось в единый кровавый пазл, для полного сложения которого требовалось лишь умертвить кого-то. Не важно кого и как, главное – убить, сделать легче, отпустить свою боль и ощутить то столь желаемое блаженство, которое Летов испытал в Австрии холодным апрельским днем 45-го.

Летов схватил окровавленный нож (о, эта ужасная ошибка Кирвеса – он же мог забрать нож с собой!) и бросился на дверь. Сразу она, конечно, не открылась, но с удара пятого замок сломался и Летов врезался в соседнюю стену коридора. Бросился вперед и лишь по счастливой случайности никого из жителей не оказалось в округе – иначе бы они стали жертвами.

Летов не понимал ничего. Он не понимал где он, кто он, всё, что оставалось от разума было поглощено одной жаждой, одним зудом убийства. Вокруг все казалось размытым, в ушах был лишь писк – Летов и видел, и слышал мир по-своему, по-мертвячьи. Рванул вниз по улице. Ветер бил в спину, пытаясь разодрать истасканную по полу рубаху. Холода Летов тоже не ощущал, хотя шел в минус 25 в одной порванной рубашке и галифе. Он был в своем, ином мире, мире сумасшедшего, ищущего спасения и нашедшего его в самом страшном, что только может совершить человек.

Вот показался прохожий. Шапки у него не было, он опустил голову, держа полы пальто, и подставляя ветру лишь заметенную снегом макушку, а не лицо. Зрачки Летова опять сузились, он зарычал и это рычание подхватил ветер.

Бросок и первый удар. Нож пронзил живот неизвестной жертвы и повалил ее на снег. Летов упал сверху, вынул нож и зарычал на всю улицу: он выглядел как сущий безумец. Летов принялся бить ножом по всему животу, бил по груди, да с таким остервенением, что, если бы мог, наверное, удивился тому, что в нем сидело столько сил, хотя они постоянно прятались где-то внутри, под гнетом тяжелейшей депрессии. Один удар, два удар, двадцать два – их было не счесть, все тело покойного было изрезано ножом, а Летов весь, от голенищ сапог до обезумевшего лица, был в крови.