Денис Попов - Точка слома

На свободе же помогала водка, но ее чудодейственное спасение ослабевало с каждым мигом.

…Всем стало ясно, что пора предпринимать кардинальные меры. Летов предложил заняться самым вероятным способом поимки убийцы: обходу жителей северного сектора, а Горенштейн за пять минут отметил на карте границы сектора, по которым и нужно было работать. Было решено весь оперативный состав задействовать на проверку прописанных на нужных улицах, а всех постовых и прибывших на помощь солдат бросить на обход жильцов нужного сектора с целью поиска убийцы и предъявления его фоторобота. Нужно было размножить рисунок убийцы, раздать его солдатам и патрульным, а в единственный выходной день – воскресенье пустить по всем домам. На случай задержания нужно было всегда иметь при себе оружие и веревку для связывания рук. Короче говоря, необходимо было мобилизовать всех, кого только можно: от центральной фотолаборатории МГБ до воинских частей.

Однако на этот раз в дело вмешался случай. И случай довольно удачный.

Приехав в отделение, Летов неожиданно для себя выяснил, что протокол осмотра места происшествия находится у Скрябина на руках, а тот в воскресенье отдыхает. Ну, делать было нечего: Летов оставил Горенштейна и поплелся к Скрябину. Жил он почти в центре района: близ толкучки, в минуте ходьбы. Он часто хвалил судьбу за такое расположение своего дома: больной матери было недалеко идти за продуктами и на толкучку, и продмаг рядом. Вышла, прошла пару метров, купила картошки, и к часам восьми вечера, когда любимый сын придет из отделения, уже и ужин готов. Домик их был небольшой, сложенный из досок, но, опять же, разделенный стеной на две отдельных квартирки. Мать Скрябина обожала молодого ефрейтора и даже несмотря на сильный ревматизм, обхаживала со всех сторон, ведь это был единственный оставшийся в живых ее сын: оба брата Скрябина погибли в 41-ом – один в танке сгорел, а второй в плену сгинул. Мать до самого 46-го года верила, что второй ее сын жив, в плену выжил… но из плена он так и не вернулся, а, следственно, либо в Германии остался, либо умер. Однако, как однажды сказала сама мать, пусть уж он лучше умрет, чем на «немчуру пойдет служить и Родину променяет».

В итоге Летов добрался до дома Скрябина, дверь в который была либо новенькая, либо очень хорошо сохранившаяся. Открыл ее сам Скрябин: при виде Летова он сразу вытянулся, провел его в дом и быстро напялил поверх блескающей чистотой нательной рубахи китель.

Мама его сидела за столом и вязала, пока не бросила пряжу, увидев гостя, и не налила «токмо-токмо всогревшегося чаечку» из старого чайника, заставив Летова сесть его попить. Сам следак не хотел, но, увидев просящую физиономию молодого Скрябина, таки скинул свое пальто и уселся за стол.

–Эх, вот может хоть вы поймете уж меня – начала свою заунывную песню мать Скрябина по имени Матрена Матвеешна – вот сынок мой молодой весь, ересь всякую почитывает, и мне голову забивает. Пошел бы он лучше в инженера, в село может, чем в милицию эту. Я вот понимаю вы, статный такой человечище, как вот советники в имперскые времена, а он то что, деревенскый, как и я. Хорошо хоть в войну не повоевал, а то и его бы схоронила. А то и не наншла бы вовсе.

-Ну, Матрена Матвеешна, не всем же в село. Врагов народа тоже надо ловить.

-Надобно сынок, надобно. Я все понимаю: другие времена, другие песни. Но не принимает мое сердце то, что сынок мой постоянно под опасностью… не на фронте, так тут пристрелят.

-Да не пристрелят. Он скорее на заводе помрет, чем тут.

-А от чего вы так думаете?

-Сам почти 20 лет в милиции. И жив, как видите – на лице Летов проступила прискорбная ухмылка, порожденная мыслью о том, что живым назвать его трудновато.

Не понятно сколько бы продолжалась эта беседа, если бы в комнату не ворвалась соседка Скрябина и не позвала его к телефону. Ни сказав ни слова, он прокричал: «Товарищ Летов, он на толкучке, надо бежать!», после чего оба следака, не попрощавшись с ошалевшей бабушкой, рванули на улицу, надевая на себя верхнюю одежду.

Звонили из отделения, куда только-только набрали «Братья Олежкины», являющиеся лейтенантами МГБ Броскиным и Ющенко. На шестой день наблюдения за Долгановой, примерно в 12:30, они ужаснулись и обрадовались одновременно: к бабушке пришел мужчина с полной авоськой книг, который точно подходил под описание.

«Здрасьте, я вам книги продать снова. Давайте по той же цене» – сквозь какой-то туман пробормотал загадочный мужчина в черной «Москвичке» с бурыми пятнами.

Долганова вся аж затряслась от ужаса. Ее красное от мороза лицо испускало страх, глаза расширилсь, но она держалась из последних сил, пытаясь этот страх скрыть. Протянув мужчине скомканные купюры, она взяла авоську и аккуратно бросила ее рядом со своим ящиком. Павлюшин же положил банкноты в карман, и не попрощавшись пошел прочь. Он сразу почуял что-то неладное: уж слишком сильно испугалась эта бабка, значит, либо на него уже вышли, либо она поняла, что эти капли на пальто от крови.

Броскин моментально набрал номер отделения и сказал одну фразу: «Я с толкучки, объект объявился, приезжайте, начинаю преследование».

…Вокруг ничего не было: Летов бежал, балансируя руками и чувствуя своей грудью ледяной ветер и редкие, словно пробуждения рассудка, снежинки. Люди с удивлением и ужасом смотрели на несущегося по снегу милиционера и бегущего за ним мужика в черном пальто.

Меньше чем через минуту они выбежали к толкучке, рванув мимо орущих и «пиарящих» свой товар продавцов. Люди, которых толкали бегущие, уж хотели начать материться, но, видя человека в милицейской шинели, сразу останавливали себя.

Тем временем оба агента шли по пятам за Павлюшиным. Он уже на толкучке почуял что-то неладное: Долганова уж слишком сильно его испугалась, а теперь за ним и вовсе шли двое мужчин, разрезая тонкий поток людей, идущих в свой единственный выходной на главное место торговли в Первомайке.

Вот Павлюшин свернул с улицы бараков на улицу, которая полностью состояла из новехоньких каменных домов, выстроенных уже после войны. Деревянные двери подъездов, выкрашенные в бордовый свет, смотрелись на фоне желтоватых стен и белого снега очень выделяющееся, в снегу на дороге уже были проезжены колеи от машин, а солнце пыталось согреть этот и без того светлый уголок рабочего района сквозь серую призму, но его лучи оказывались бессильны пред прочным слоем серости и пред силой поздней осени.

Павлюшин быстро открыл дверь подъезда, встав между входной и внутренней дверью. В его руке уже блеснул топор, которым он был готов зарубить преследовавших.

Агенты же вышли за угол дома тогда, когда Павлюшин был уже внутри – просто не успели заметить в каком именно подъезде скрылся убийца. Взведя курки пистолетов, Броскин зашел в первый подъезд, а Ющенко во второй.