Денис Попов - Точка слома

Летов с Павлюшиным обошли свои машины, не опуская стволов. Сблизились еще сильнее, так, что их окровавленные, стеклянные и полные ненависти друг к другу лица остановились на расстоянии метров пяти друг от друга.

Летов понял, что выстрелить сейчас, значит точно обречь себя на смерть. Но волновало его, само собой, не это, а то, что он может просто промахнутся – он уже не верил в свои умения стрелять, да и кровь периодически заливала заплывшие глаза. Поэтому Летов решил действовать по плану «Б»: бросил в сторону пистолет, упал на колени, опустив голову, и прокричал: «Ну стреляй, твою ж мать!»

Павлюшин же, как и ожидал оперуполномоченный, не выстрелил, а лишь усмехнулся и пробормотал своим хриплым голосом: «Ты ж не выжил на войне».

Летов, услышав знакомые мысли, которые часто к нему приходили, решил уточнить: «Почему?»

-Ты на ней заново родился – также хрипло бросил Павлюшин.

-С чего ты взял?

-Выжил бы попытался сейчас меня застрелить, а не падал на колени.

-А ты что ж, тоже не выжил?

-Нет, иначе я бы давно тебя застрелил. А так, родственная душа. Но ты родился идиотом, тупым скотом и мразью, а я, вероятно, самым полезным человеком в этой стране.

-С чего ты взял? – повторил свой вопрос Летов.

В этот момент Павлюшин словно сломался: он топнул ногой и принялся орать: «Да потому что, мать твою, ты, гребаный урод, защищаешь этих людей, ты их любишь, ты пытаешься их защитить, а я спасаю мир от них! Ты думаешь, что люди чего-то стоят, что они для чего-то нужны, но голоса не ошибаются! Ты думаешь, что мир без людей не нужен, но голоса правы, мир без людей есть единственно нужный мир, мир необходимый! Мир без людей – лучший мир, и я нужен для того, чтоб этот лучший мир построить, спасти его от вас, уродов, тупого скота!»

Летов, даже усмехнулся, убедившись в своей теории о том, что убийца очень глубоко болен и именно поэтому использует свой топор, а после окончания ненавистнической речи душегуба, спросил: «Ты веришь в то, что это верно?»

-Что б…ь?! – еще громче прокричал Павлюшин. – Неужели ты, ты, урод который жизнь свою не жалеет, не понимаешь, такой простой вещи, что люди – это опухоль, бессмысленное дерьмо, никому не нужное, кроме меня, спасителя этого мира?!

Бог знает сколько бы еще продолжался этот «гениальный монолог», если бы его не прервал рев мотора и Горенштейн, открывший огонь прямо на ходу, как только он выехал из-за поворота.

Летов схватил свой пистолет и выстрелил, но Павлюшин, осознавший свое идиотское положение, быстро спрятался за разбитым «Москвичем», защищаясь от пальбы Летова и Горенштейна.

«Веня, у него автомат!» – проорал Летов из-за своего укрытия. Водитель развернул «Победу» поперек дороги, как недавно делал сам убийца, вместе с Горенштейном быстро выскочил из нее и спрятался, защищаясь от неприцельной пальбы убийцы. Автобус остановился как-то полу боком, командир взвода принялся поднимать солдат, чтоб те быстро вылезли из уютненького салона. В это же время Павлюшин взвел ППШ с секторным магазином, пустил очередь по «Победе», прошив ее двери и превратив в кашу стекла, а потом принялся «полоскать» своим огнем автобус. Пули, ясное дело, легко прошивали тонкие стенки ГАЗа-03-30, разносили стекла и, что самое плохое, сносили с ног солдат, иногда наповал. Салон наполнился криком, смешивающимся с треском стекол и воем ветра. Командир, получивший уже две пули в спину, принялся тащить сильно раненых прямо под огнем. В это же время в игру вступил Горенштейн, открыв по машине Павлюшина огонь, а одновременно с ним стрелял и Летов, тем самым просто зажав Павлюшина между двумя линиями огня и временно прервав его свинцовую «стирку» бедного автобуса. Вскоре автоматные пули прошили сначала машину Летова, потом горенштейновскую «Победу» и вновь пошли по автобусу, в котором уже остались лишь трое убитых, а остальных раненых дотащили до выхода во время короткой передышки. Солдаты быстро сориентировались, лязгнули затворами, а кто-то уже и вовсе принялся стрелять по машине Павлюшина.

В итоге Северьян, выпустивший весь магазин, оказался под градом пуль: пистолетные пули Летова с Горенштейном и водителем, винтовочные солдат, все разносили его скромное укрытие. Выхода не оставалось: душегуб спрыгнул вниз, приземлился на бок и сразу рванул в сторону дамбы, от которой наверх уходила заснеженная лестница.

«Серега, беги поверху, трое за мной вниз!» – быстро скомандовал Горенштейн, вставил новый магазин в свой «ТТ» и бросился к краю берега.

Летов выхватил у какого-то раненого в руку солдата винтовку, машинально, словно на подсознании, дернул затвор, рванув вдоль высокого берега. За ним же побежали и оставшиеся милиционеры, которые еще могли бежать, чуть позже из-за разнесенного автобуса выехал автозак и, сильно газуя, помчался за бегущими бойцами.

Горенштейн же, совершенно не боясь и не останавливаясь, спрыгнул вниз, приземлился на ноги, перевернулся и сразу же выстрелил.

«Суки!» – прокричал Павлюшин, выстрелив в ответ и быстро спрятавшись за лежащей в снегу лодкой.

«За ним, ребята, брать живым эту мразь!» – скомандовал Горенштейн, пальнув по лодке. Павлюшин выстрелил в ответ и более успешно: пуля попала точь-в-точь в колено водителю, тот закричал от боли и свалился в снег. Пустив еще пару пуль в сторону столпившихся у раненого патрульных, Павлюшин рванул к деревянной пристани.

Опять пальба, прерываемая на мат, рев мотора автозака, объезжавшего разбитую «Победу», какое-то рычанье Павлюшина который, получив порцию щепок от разбитой пулями пристани, прокатился по льду под ней и быстро вылез на лестницу.

Летов же почти подбежал к ней. Ноги жутко болели, бежать было тяжело, сердце рвалось от ударов, легкие выли от недостающего воздуха, лицо жгло попутным ветром, голые волосы окутывало снегом, а ладони сжигало холодным воздухом и ледяным прикладом. Вот и заветная лестница, сапоги давят толстый снег на ее ступенях, а приклад карабина машинально бьет по красному от холода лицу Павлюшина, уже готового выстрелить в Летова.

Ударом Павлюшина бросило на лестницу, не успел он одуматься, как получил еще один удар сапогом в лицо, пистолет его сбросили с лестницы вниз, потом перевернули на живот, опять пнули, а руки сцепили ледяными наручниками.

Летов стер с лица пот, бросил вниз карабин и уже готовился отдышаться, но не тут то было: сорвался Горенштейн.

«Дайте мне этого урода!» – закричал обезумевший капитан, лицо его покраснело от прилива крови, глаза стали огромными, на губах появилась пена, а руки, окоченевшие от холода, рвались к Павлюшину.

Летов успел остановить капитана, схватив одной рукой за талию, второй за шею, повалил на заснеженную лестницу и стал держать лежащим.