Денис Попов - Точка слома

Вернувшись в комнату, он застал Летова за отмыванием половой тряпки от рвоты, недавно выливавшейся из отравленного организма капитана милиции.

«Серег, ты б меня дождался, я бы помог» – еле выдавил Горенштейн.

-Не беда, Веня – спокойно ответил Летов, разбрасывая тряпку на ржавые ведра, – я вот однажды помогал санитарам кровь с полов в госпитале стирать, недалеко от операционного стола, вот там было плохо, да. А тут нормально, тем более водченкой попахивает.

«Есть будешь?» – спросил Летов, отмывая руки.

-Не могу – ответил Горенштейн.

Оба они молчали минут пять: Летов все это время рылся в своих вещах, ища свежие портянки: нынешние местами уже просто протерлись до дыр, а местами были прилично заляпаны кровью.

«Пока в больнице лежал, решил посмотреть свою единственную нормальную фотокарточку с семьей» – совершенно неожиданно сказал Горенштейн.

-Это та, которую ты мне на фронте показывал? – радуясь тому, что его друг заговорил, решил продолжить беседу Летов.

-Да нет, вот эту – немного трясущимися руками показал Горенштейн.

Летов сел рядом с ним на кушетку и увидел немного желтоватый снимок. В центре, само собой, стоял еще молодой Горенштейн в милицейской форме 30-х, рядом с ним немного улыбающаяся молодая девушка, с зачесанными назад волосами и в синем платье на пуговицах, рядом «припарковалась» маленькая кругловатая колясочка, из которой выглядывало испуганное личико в белом чепчике. По краям коляски, прижимаясь к полам платья мамы, испуганно стояли двое мальчиков: оба в коричневых куртках и черных штанишках, с другой стороны от Горенштейна стояла полноватая женщина в пиджаке и темной юбке, рядом с ней серьезный мужчина лет 50-ти в строгом костюме с широким галстуком. Все эти лица смотрели на Летова, и он своим мертвым нутром чувствовал, что все, абсолютно все, кто был на этом фото, тоже мертвы, даже самый статный лейтенант ростовской милиции.

«Знаешь, где я нашел это фото?» – мрачно спросил Горенштейн.

-Рассказывай.

-Я когда в свой дом вернулся, сначала плакал дня три, потом очнулся, решил хоть как-то прибрать тот бардак, что остался от жития ССовцев. Их вроде трое или четверо там обитало, а комнату мою после освобождения и не использовали толком. И вот я, очнувшись, принялся убираться и увидел, что вся наша посуда побита, большая часть вещей разворована, а те, что остались, уже молью изъедены. Книги все на растопку растащили, половину полок туда же, остальные все исцарапаны были. Единственный альбом наш семейный тоже на растопку пустили, ни одного снимка, сволочи, не оставили. Ну, думаю, одна та помятая фронтовая фотокарточка и осталась от нас с Люсей. А потом увидел, как что-то торчит меж щелей пола. Достал, а там бац: она! Вот эта самая, самая наша полная фотокарточка. Она одна и осталась, да та, что я на фронт забрал.

Пока Горенштейн замер и молчал, вероятно, уйдя куда-то в прошлое, Летов перевернул снимок и увидел надпись, сделанную размашистым почерком: «1939 год, Ростов-на-Дону. Слева на право: Яков, Наталия, Вениамин, Людмила, Яков младш., Марк, Таня. На долгую память!»

«Никого не осталось, Серега, никого… даже меня. Знаешь, какого это потерять все?» – с комком в горле спросил Горенштейн.

-Знаю, дружище – спокойно ответил Летов – я и так все потерял. Любовь, друга, честь, мать, себя, скоро, наверное, и существование свое потеряю.

-Что с нами не так, отчего одно дерьмо по жизни?

-Думаю, Павлюшин в одном прав: мы на войне не выжили. Мы на ней заново родились.

Никто не знает, услышал ли это Горенштейн, но он ничего не ответил: лишь вложил в паспорт фотокарточку, упал на подушку и почти моментально уснул. Летов же, погасив свет, и вновь испачкав руки о фарфоровый выключатель, измазанный какой-то едой, тоже свалился на кушетку, но, зная, что не уснет, принялся таращиться в потолок, ожидая рассвета.

Глава 20.

«Будет время, когда закат кровавый

Сменит мёртвый рассвет»

--группа «Кукрыниксы»

«Друзья! Друзья! Товарища Сталина орденом Ленина наградили!» – бежал с криками по коридору новый писарь. Он ворвался темный кабинет, где за громоздким столом восседал мрачный Ошкин, а рядом с ним, прислонившись затылком к холодной стене, сидел в полудреме Летов, и практически бросил на стол свежий выпуск «Советской Сибири» с портретом Сталина на первой полосе. Ошкин взял газету, сразу перевернул полосы с поздравлениями Сталину (Летов, увидев такие смелые действия начальника, даже в глубине души усмехнулся, но усталость и острейший нервоз не дали и дернуться ни одной мышце его лица), а затем показал Летову большой снимок на третьем развороте под надписью «Любимому, родному». На снимке группа людей, среди которых особенно выделялись молодые хорошенькие девушки и молодой человек в круглых очках, да большеворотой рубашке (вероятно, комсомолец) расположилась вокруг большого стола, где мужчина, уж очень сильно похожий на Фрунзе, писал что-то на листе бумаги.

«Это Ковалев с хлебозавода №1, что на правом берегу. Ты не помнишь его?» – весело спросил Ошкин.

-Его не припоминаю – устало промямлил Летов, – а вот сам завод и как он помогал левобережному хлебозаводу я помню.

-Да, на первых порах они там телегами что-то возили туда.

«Вы дальше полистайте, товарищ подполковник!» – весело сказал писарь, прерывая ностальгическую беседу двух ветеранов.

На следующем развороте виднелся большой снимок какой-то вазы, которая, судя по заголовку, была «даром Великому Вождю».

–«Тысячи новосибирцев – серьезным тоном начал читать Ошкин – осмотрели в этот день красивую вазу, выставленную в городском партийном кабинете, – подарок трудящихся города Великому Сталину». О как! Ну, ничего, мы тоже скоро подарочек сделаем, под суд того урода отдадим. А то засиделся он тут на народные деньги.

В это время в кабинет молчаливо вошел Юлов, отдал Ошкину какой-то листок, на котором скачущими печатными буквами было выведено: «Список фотографических материалов, приложенных к делу №1037 за период 01-19.12.1949 г.», и спросил: «Ну что, я поехал тогда. К вечеру вернусь».

Ошкин взглянул на Летова и добродушно спросил: «Возьми может Серегу с собой, а то он тут совсем завял?»

«Куда?» – более-менее очнувшись спросил Летов, дергая головой и шевеля затекшее тело на стуле.

-Я в центр еду, надо в фотоателье наше зайти. Поехали со мной, если есть желание.

Летов, в целом, отказываться не стал – давно он не был в Новосибирске, а шкурный интерес у него все-таки остался. Поэтому вскоре они уже неслись в милицейской «Победе» по заледеневшим дорогам. Вот уже и «Большевистская», начинающаяся с квадратного винного склада и ее небольшие частные домики, с изредка встречающимися полукруглыми табличками.