Денис Попов - Точка слома

Летов уже думал спросить, что будет, если «мы тебя не попросим нам помогать», но потом понял, что так может посеять сомнения в его больном мозгу, и Павлюшин опять начнет сопротивляться. А это ох как плохо – впереди еще был почти десяток следственных экспериментов.

«Хочешь я тебе расскажу про две первых смерти в моей жизни?» – неожиданно спросил Павлюшин.

-Про жену со Льдовым что ли? – предвкушая ответил Летов.

-Да нет, про мать с немцем.

-Ну, давай – Летов уже приготовился к жестокому рассказу.

-Когда маму убили, мне чуть больше двадцати было. Жуткое зрелище: отец мне о голову бутылку разбил, я на пол упал, кровь текла. Все смутно помню, но как он мамку первый раз ножом еб…л помню хорошо.

-А за что он ее так?

-Я не знаю, он пьяный был. А может, как и я, понял всю низость этого мира… не знаю. В любом случае, я его не виню. Жаль, что он мертв уже. Может сейчас бы больше поубивали, пользы бы больше было. Впрочем, когда меня отпустят, я наверстаю, все наверстаю.

-А с немцем что?

-О, там все интереснее было. Мы отступали тогда и принялись окапываться. Ну, вырыли там себе ячеек каких-то, а тут бац: из лесополосы немцы рванули. Автоматчики дальше остались, палили по нам, штурмовики с карабинами вперед двинулись. Нас то один взвод был, вскоре полегла половина, а оставшиеся, которые копали быстрее, укрылись у себя в яме. И вот ко мне в ячейку немец прыгает, пытается прикладом долбануть, а я ж не лыком шитый, вытащил из сапога штык, да всадил ему в спину. Потом подкрепление пришло, немцы отошли, а нас человек шесть осталось. Немца того свои же простреляли пулями, а парнишки, которые тоже в первой бой вели, блевали потом, но я спокойно к этому отнесся – пожил я подольше ихнего.

Летов уж думал вспомнить свой первый бой, да передумал – лишний раз войну вспоминать это себе же хуже делать.

Минута прошла молча. Павлюшин сверлил взглядом Летова, а тот сидел согнувшись, словно гнилое дерево, пытаясь подавить подходившие к мозгу галлюцинации, затем резко вскочил, несколько раз громко ударил по двери и вышел прочь, даже не посмотрев на ухмыльнувшегося Павлюшина.

… -«С 08.11.1949 года в Первомайском районе Новосибирска, особенно в северном его секторе, в собственных жилищах были обнаружены тела одиннадцати человек, еще двое были найдены в нежилой постройке, одно тело было найдено на территории проживания подозреваемого. Эти многоэпизодные преступления имели схожие черты: все были совершены путем удара тупогранным предметом по затылку и шейным позвонкам с примерно одинаковой силой; все были совершены в условиях неочевидности мотива – преступник не забирал драгоценностей, денег и других ценных вещей из мест проживания и из одежды убитых, за исключением убийства гр. Яковлевой; около всех убитых, за исключением сотрудников милиции, убитых при преследовании преступника, имелось наличие сигнатуры – вырванных четверостиший из стихотворения В.Маяковского «Левый марш», а также у трупов отсутствовала кисть левой руки. На основании явно выраженного садизма Павлюшина, убивавшего с особой и необоснованной жестокостью, а также первого допроса, могу сделать вывод, что пойманный преступник является психическим ненормальным, ярко выражено присутствие галлюцинаций вербального характера, острых психозов, а также навязчивых идей ненавистнического характера» – читал с помятого листка своим медлительным и постоянно уставшим голосом Кирвес. – Вот, набросал проект криминалистического анализа убийств. Буду заканчивать уже после окончания расследования, но важно понимать, что этот случай просто уникальный: я ни разу не слышал о подобных многоэпизодных преступлениях.

–То, что у этого урода крыша поехала это понятно, – начал Ошкин – однако есть одно «но» – если он такой псих, то какого лешего мы не могли его поймать почти два месяца?

-Потому что нами двигал разум, – усмехнулся сам себе Летов – а им «голоса», ненависть и бредовые идеи.

-Ты так и скажешь, когда к нам из Новосибирска приедут смотреть на этого урода?

-Думаю, Ладейников и так поймет.

Ошкин в ответ еле заметно улыбнулся и промолчал. Вскоре часы показали ровно десять утра и кабинет опустел: милиционеры двинулись к автозаку. Наступал день первого следственного эксперимента.

Павлюшин словно робот, особо не сгибая ног и держа прямой не оголенную шею, шел вперед. Руки его были сцеплены наручниками за спиной, по левое и правое плечо шли самые сильные из патрульных, вооруженные автоматами с боевыми патронами, еще человек десять таких были брошены к бараку Павлюшина для его охраны на случай побега. Перекинувшись взглядом с Летовым, курящим в стороне от ветра, и Ошкиным, опирающимся на трость, душегуб заполз в клетку автозака гордо усмехнувшись – Горенштейна среди милиционеров не было. Значит, тактика «убийства двух зайцев» сработала.

В левый угол комнаты барака встал Юлов, на подоконник и загаженный стол поставили два мощных фонаря, ибо тусклый уличный свет и свет запыленной керосинки не давали необходимого освещения. Писарь встал напротив Юлова, готовясь записывать происходящее, дверь из комнаты и окно загородили двое патрульных с автоматами наперевес. Осколки водочных бутылок подмели, тараканов, насколько это возможно, потравили, все пищевые отходы со стола и пола убрали, а простыню с кушетки увезли в УВД в качестве вещдока – на ней запеклась кровь убитого милиционера. В целом, эту несчастную, изуродованную асоциальным образом жизни, комнату облагородили насколько это было возможно, а вместо топора Павлюшину выдали небольшую палку.

«Итак, покажи, как происходило убийство Льдова» – приказал Летов. Роль Льдова играл один из постовых, Павлюшину расцепили руки, выдали палку и тот спокойно, без эмоций принялся описывать все в цвете: где сидел Льдов, где стоял топор, потом показал, что первый удар нанес поперек лица в район носа, показал, как тащил его из комнаты и указал на то место, где стояла повозка. Дабы больше не возвращаться в это богом забытое место решили восстановить и события убийства ефрейтора Михайлова. Получилось это и легко, и сложно: из-за частых провалов в памяти Павлюшин многого просто не помнил. Летов сразу узнал в нем себя: он тоже не помнил те моменты, когда проваливался в «свой мир».

Одинокая веревка, привязанная к стропилам, продолжала свисать. К ней он привязал несчастного, затем «побеседовал с ним, о чем не помню», потом «не помню, как его убил и что было дальше, однако очнулся я в коридоре», следом «снял его с веревок и потащил к сортиру». Далее – без подробностей. На вопросы о столь частых повреждениях стен и пола коридора Павлюшин ответа не дал – он просто не помнил, как разносил все в округе топором и как сам себе заехал по лицу.