Александр Горский - Ловец бабочек

– Сволочь, – тоскливо пробормотал Булахов.

– Конечно, сволочь, – согласился Казимир, – за это, собственно, его и ценят.

Вновь послышался грохот унтер-офицерских сапог, а спустя пару мгновений в передней появился и их обладатель, вслед за которым, бесшумно ступая, возник невысокий, значительно ниже Булахова, человечек с бледным круглым лицом, на котором едва заметно проступала блеклая полоска усиков, столь редких и коротко стриженых что ее можно было даже не сразу заметить, особенно при тусклом освещении. Так же неудачны были и брови, должно быть кто-то, отмерявший положенную каждому человеку растительность на лице, опустошил содержимое некой гигантской емкости с луковицами волос, но еще не успел распечатать следующую, а посему просто потряс пустым мешком в надежде, что глядишь, что-то и вывалится. Вот что-то и вывалилось, но этого «что-то» явно не хватало для создания полноценного волосяного покрова на лице и черепе маленького человечка. Голова его была совершенно лысой, причем кожа казалась столь нежной и девственно гладкой, что Казимир даже предположил, что стоящий перед ним незнакомец всегда, даже в детские годы был лысым. Каминский даже успел представить маленького лысого мальчика, не желающего стать объектом насмешек среди приятелей-гимназистов, а посему вынужденному каждое утро проводить время перед зеркалом, прилаживая к голове нелепый парик с иссиня-черными жесткими волосами.

Однако образ несчастного ребенка, едва успев воцариться в голове Казимира, был тут же изгнан из нее необычайно приятным, мелодичным голосом, произнесшим на удивление абсурдную фразу:

– Итак, молодые люди, кто из вас желает признаться в убийстве господина Ростоцкого?

Каминский бросил изумленный взгляд на стоящего перед ним судебного следователя, в том, что это был он, сомнений никаких у него не было, и тут же ощутил, как чьи-то цепкие пальцы впились ему в запястье.

– Не надо так нервничать, – прошипел Казимир, недовольно покосившись в сторону Булахова и предприняв тщетную попытку освободить руку, – у меня останутся синяки.

На Булахова эти увещевания никакого впечатления не произвели. Он все так же стоял, с ужасом выпучив глаза на маленького круглолицего человечка и вцепившись мертвой хваткой в запястье Каминского, очевидно полагая, что только тот может помешать им обоим незамедлительно отправиться на каторгу.

– Должно быть, произошло какое-то недопонимание, – поняв, что руку не освободить, Казимир сосредоточил все свое внимание на следователе, – мы оба не имеем ни малейшего отношения к убийству господина Ростоцкого.

В следующую секунду Казимир пожалел о высказанном утверждении, поскольку был в нем уверен лишь только в той части, которая имела отношение непосредственно к нему самому. Что же касается Булахова, никакой уверенности здесь быть не могло. Никогда нельзя быть уверенным в ком-то другом, только в себе. Это была одна из многих жизненных премудростей, которыми так любил его пичкать отец, и одна из немногих с которыми он был абсолютно согласен.

– Неужели? – изумился маленький человечек и неожиданно подмигнул Каминскому, причем подмигнул именно левым глазом, так, что стоящий рядом с ним городовой никак этого заметить не мог. – А Никифор Петрович доложил, что пришли два барчука, хотят сознаться в злодеянии. Что же получается, он меня в заблуждение ввести хочет?

– Никак такое не можно, ваше благородие, – от возмущения лицо городового моментально побагровело, а на правом виске проступила и начала пульсировать синяя прожилка, – Никита Сергеевич, да вы ж меня с измальства знаете.

– Знаю, знаю, – усмехнулся следователь, – лучше, чем ты думаешь. Я даже знаю, от чего Дунька – молочница третий день с заплывшим глазом ходит, а у тебя на кулаках кожа сбита.

– Никита Сергеевич, – вновь трубно прогудел унтер, однако на этот раз это был гудок парохода, ударившегося о скалы и готового вот-вот пойти ко дну, – ну зачем так?

– И то верно, зачем нам такую ерунду обсуждать, – Никита Сергеевич снисходительно кивнул полицейскому и тут же его круглые, рыбьи глаза уставились на Казимира. – Прошу за мной, милостивый государь. А вы, – равнодушный взгляд скользнул по Булахову, – побудьте здесь некоторое время.

Следователь взмахнул рукой, указывая Каминскому на дверь в гостиную. Казимир кивнул, но прежде чем покинуть переднюю, бросил на городового долгий взгляд, исполненный откровенного презрения. Должно быть этот молчаливый выпад не остался незамеченным круглолицым, поскольку, пройдя в гостиную и плотно притворив за собой дверь, он иронично заметил:

– Вовсе не стоит пытаться испепелить Никифора Петровича огненным взглядом. Перво-наперво, он к сей манере эмоционального изъявления совершенно нечувствителен, а кроме того, не сделал за последнее время ничего предрассудительного, – человечек стремительно ущипнул себя за кончик носа и улыбнулся, – ну разве что, считать предрассудительном его шалости с Дунькой. Но на мой взгляд, особой строгости сие деяние не заслуживает.

– Вы полагаете? – не зная, как выразить свое возмущение, Казимир невольно повысил голос. – Вы действительно полагаете, что избиение женщины, пусть даже низшего сословия можно назвать шалостью?

– Нет никакой необходимости так шуметь, – следователь погрозил Казимиру пальцем, словно нашкодившему гимназисту, – наш милый Никифор никаких женщин не избивал, во всяком случае мне о подобном ничего не известно. Что же касается Дуньки, то ей досталось от мужа и, как по мне, так за дело. Думаю, коли был женат, отреагировал таким же образом, если бы застал свою супружницу в объятиях бравого унтера. Что же касается кулаков, то Никифору не оставалось ничего иного, как пустить их в ход, иначе ему бы самому проломили бы голову кочергой.

Никита Сергеевич быстрым шагом пересек гостиную и перешел в святая святых квартиры Ростоцкого – личный кабинет хозяина, чести побывать в котором удостаивались лишь немногие из широкого круга приятелей убиенного. Казимиру ничего не оставалось как последовать за чиновником.

В кабинете следователь расположился в обшитом золоченым атласом кресле, прямо над которым розовощекий бравый драгун, выставив перед собой саблю, мчался вперед на яростно оскалившем пасть вороном коне. И конь, и всадник полыхали тем ни с чем не сравнимым охотничьим азартом, который можно испытать лишь, увидев спину обратившегося в бегство неприятеля. Имя коня Казимиру было неизвестно, а всадник, со слов самого, ныне покойного Ростоцкого, приходился ему дедом по материнской линии и изрядно отличился во время войны двенадцатого года. Предполагая, что разговор вряд ли ограничится несколькими фразами, Казимир занял одно из двух кресел по другую сторону стола.