Андрей Воронов-Оренбургский - Пиковая дама – червоный валет. Том второй

– Ради Бога, прошу извинить меня, – забегая вперед, остановил дам Алексей. – Я понимаю… я хотел… – сбивчиво начал он, стараясь говорить как можно учтивее, но выходило еще более бестолково и путано.

Старая дева как будто и не слыхала, пытаясь обойти стороной неизвестно откуда объявившегося юнца, но Алексей не замедлил придержать ее за локоть.

– Да что вам, молодой человек? Отчего не даете нам пройти? – Она сердито вскинула выцветшие нитки бровей. – Не будьте назойливы. Это дурно и некрасиво. О, да вы, похоже, не знаете, где проживает вежливость?

– Еще раз простите… Я прошу вас выслушать меня…

Гувернантка мельком глянула на него с тем равнодушным презрением, с каким умеют смотреть на окружающий мир только получившие нежданное большое наследство мещане.

– Позвольте представиться, Кречетов Алексей, выпускник театрального училища.

Он с галантной предупредительностью склонил голову, глядя из-под бровей на нежное лицо. Девушка смотрела на него чуть изумленно, точно он показался ей знакомым, и сейчас силилась вспомнить, кто он такой. – Алексей теперь видел не только совершенство ее черт, но многое другое – ум в глазах, волю в складке губ и большие черно-лучистые ресницы с тонко изогнутыми концами, которые с близкого расстояния читались заметнее.

– Так вы удовлетворены, молодой человек? – резко заметила гувернантка.

– Но…

– Вы уж не маленький. Дайте пройти.

– Но позвольте! Смилуйтесь! Лишь две минуты…

Алексей попытался сделать шаг к барышне, но зонт уперся в его грудь, точно жандармский штык, а сама хозяйка сего «оружия» косо воззрилась на нарушителя спокойствия, как индюшка на горошину.

– Голубушка, милая дама… будьте добры, – отрывисто, без остановки, говорил он.

Но данный прием, имевший временами благотворное влияние на сердобольных торговок и лотошниц, нынче – убей – не срабатывал. Все увещевания, все вежливые обращения Алешки на старую деву ровным счетом не произвели впечатления.

– Да нельзя же! – возвысив голос, она угрожающе завертела жилистой шеей, словно искала урядника. – Прочь! Прочь! Немедленно отойди, мерзкий негодник!

И тут же, подхватив под руку воспитанницу, гувернантка застучала английскими каблуками по деревянному трапу. Кречетов был в полном отчаянье. Горло его снова перехватил щипцами горький комок. Отказываясь что-либо понимать, он медленно побрел за ними, бессмысленно глядя то на зло шелестевшее черное платье, то на перламутр голубого атласа. В эту драматичную минуту в его горячечно работающем мозгу вскипали картины справедливого мщения, одна ужаснее другой. «Раздавлю гадину!» – стучало загнанно в голове, когда… Нет, он опять не мог поверить своим глазам. К нему, оставив свою «замаринованную злюку» в гордом одиночестве, быстрыми шажками приближалась она. Ее бледное лицо заливал яркий румянец гнева, серо-голубые со льдинкой глаза потемнели, став темно-синими, и ничего хорошего не сулили.

– Может, вы поделитесь своей скромностью с другими? А то у вас ее слишком много!

Кречетов неопределенно пожал плечами, наблюдая за прихотливой игрой изящно изогнутой верхней губки, которая лишь в одном месте, у левого уголка рта, вдруг заламывалась и приподнималась, выказывая удивление или пренебрежение.

– Что ж, браво, Кречетов, как вас там?.. Ах да, Алексей… Браво! Чувствуете себя героем? Что вы смотрите на меня, как на белого медведя? Извольте объясниться!

– Я сказал… теперь вижу… признаюсь, все получилось неловко. Простите мне дурацкую выходку. – Алешка с неподдельным раскаяньем посмотрел ей прямо в глаза. – Но я, право, хотел как лучше, мадемуазель…

– Но не получилось. Я угадала? – Она насмешливо усмехнулась, блеснув ровными, белыми, как эмаль, зубами, и едко добавила: – Если хочешь показаться умным, подойди к спорящим и помолчи. Вам не известна эта древняя истина?

Кречетов нахмурил брови, но она спокойно встретила его взгляд, а затем вновь улыбнулась. Улыбка была чуть насмешливой, дразнящей, но не обидной, как прежде, словно незнакомка изменила свое настроение и решила отчасти ему помочь.

– Мне отчего-то кажется, что мы прежде встречались.

Она говорила по-русски правильно, но не безупречно, с едва заметным акцентом.

«Прав был Гусарь… По всему, полячка или хохлушка из западной Малороссии», – отметил он и, наливаясь уверенностью, ответил:

– Мне тоже так показалось.

– Выходит… и вы, и я ошиблись? – Она опустила длинные темные ресницы, прикрывая чуть приметную лукавую улыбку глаз. – Или напротив… не ошибались.

Алешка заметил, а скорее почувствовал, как при последних словах часто и упруго задышала грудь его незнакомки над низким мысом декольте, там, где покоилась нежная тень ложбинки.

Время, отпущенное судьбой, катастрофически кончалось. Кречетов кольнул взглядом стоявшую в удалении, рядом с фонарным столбом, поджарую тетку, потом снова посмотрел на девушку, опять улыбнулся ей, но тут же сломал улыбку, отчетливо понимая что обязан немедленно что-то сказать, что-то сделать, иначе…

– Только не надо во всем обвинять госпожу Войцеховскую. Пани премного достойная дама. – В девичьих многоцветных зрачках вспыхнули и тут же погасли жаркие искры. – Долг для нее превыше всего. И она не виновата, сударь, что на ее плечи возложена обязанность – ревностно исполнять все пункты нашего устава.

И снова наступило молчание, которое, как ему показалось, длилось часы. Ему вдруг отчаянно, до комариного зуда, стало смешно. «Господи, это я – который легко всходит на театральную сцену! Я – о самообладании которого трещат мастаки и воркуют в кулисах поклонники. Я – который познал густой и влажный запах борделя, где пахнет отнюдь не только духами и мылом!.. Так, где ж оно, это чертово самообладание? Где моя сила воли?! Опыт?! Нет, брат, ты не актер… Ты – тряпка!»

– Мы так и будем молчать? – Она разочарованно дрогнула губкой, но, встретив его доверчивые глаза и предупредительное: «Конечно, нет!», серьезно и просто пояснила: – У меня осталась одна минута, господин Кречетов.

Алексей понимающе кивнул и спокойно сказал:

– Вы позволите узнать ваше имя?

– Барбара, – все так же просто ответила она, беспокойно бросила взгляд на пани Войцеховскую и уточнила: – Можете просто Бася, так меня зовут родные. А в гимназии – Варенька… это по-вашему, по-русски. Что? Вам не нравится мое польское имя? – схитрила она. – Только не смейте лгать. Это дурно, и я сего не потерплю.

– Напротив, даже очень мило… Ба-ся… – с почтением повторил Кречетов, слегка наклоняясь к ней.

Девушка напряженно рассмеялась и, дрогнув изогнутыми ресницами, посмотрела на острый носок своей маленькой белой туфельки, который был виден из-под подола платья.