Валентин Лавров - Блуд на крови. Книга вторая

— Как пчелка трудится. И собою краля. Тетка Мария благодушно улыбалась, радуясь бесплатной помощнице:

— Такая в девках не засидится! А тебе, Анька, и капитал к свадьбе лежит — двести рублев за проданный дом. Твое приданое!

Но и тетка, подобно несчастному Захару, ошибалась в судьбе воспитанницы. Вскоре начались такие дела, что не приведи Господи!

На общую беду, послала как-то тетка Мария Анюту на фабрику к мужу — какое-то дело приспичило. Там ее заметил 20-летний юнец в узких панталонах и лакированных штиблетах — сын хозяина фабрики. Парень он был порченый, к дамскому полу приученный. Делом он никаким не занимался, а приходил на отцовскую фабрику приставать к ткачихам. Ведь не всякая девица отважится отказать в ласках хозяйскому отпрыску!

Сам хозяин не только сквозь пальцы смотрел на забавы сыночка, но когда ему жаловались, недовольно морщился:

— Ну, что с этой девкой случится? Не убудет… Вот и проказничало это великовозрастное дитя.

Увидал он Анюту, оскалился:

— Ах, какой замечательной красоты, прямо королева! Почему я тебя раньше не видел? В каком цеху работаешь? Может новенькая?

Анюта, не подозревая худого, все про себя рассказала.

Навязался юнец, провожать пошел. С той поры стал домой к Анюте приходить, нахально себя ведет, шагу не дает девушке ступить. И время выбирает такое, чтобы она одна в доме была. Раз тетка Мария, подходя к дому, услыхала крик о помощи. Влетела она в прихожую, а там юнец Анюту на пол повалил, одежду на ней рвет.

Схватила она скалку, отходила по спине незваного гостя, а тот выскочил на улицу, кулаком грозит:

— Скажу отцу, он твоего мужа с фабрики уволит. Наплачешься!

Вечером держала тетка совет с Андреем Абрамовичем. Решили:

— От греха подальше отправить Анюту в Питер.

Дело в том, что соседский купец как раз туда собирался и обещал ее «приспособить в дом к хорошим людям».

Петербург приятно поразил Анюту, которая кроме Кимр других городов не видала. Она любовалась громадными красивыми домами, стремительным бегом легких колясок, изящно одетыми дамами и господами, зеркальными вывесками и витринами богатых магазинов и кафе.

«Хорошими людьми», про которых говорил купец, оказался его 25-летний свояк Ермолай Белов. Это был коренастый щеголеватый человек с бесцветными навыкате глазами, жидкими белесыми волосами с пробором посредине, за которым Ермолай заботливо ухаживал.

Ермолай служил приказчиком большого магазина, как раз напротив Николаевского вокзала. Это был сметливый расторопный парень, твердо решивший нажить капитал и верою-правдой служивший владельцу магазина Федору Федоровичу Скоробогатову.

Искренне восхищаясь хозяином, пробившийся из мальчика на побегушках до владельца обширной торговли, ворочавший многими тысячами, Ермолай в восторгом произносил:

— Федор Федорович человек ума просторного! Деньги лопатой гребет, совком подгребает, а.трубку ассигнациями раскуривает.

Скоробогатов в свою очередь тоже отличал Ермолая. Если даже в самых богатых магазинах на бойком Невском приказчик самое большее получал за рабочий день целковый, то Ермолаю хозяин платил рубль с полтиною, да ко всем большим праздникам подарки подносил — «за усердие!»

У хозяина росла единственная наследница — дородная, вечно словно чуть заспанная, с гладким сытым лицом, дочь Олимпиада. И хотя она не была лишена некоторой привлекательности, но все у нее как-то неудачно с замужеством складывалось. Ей в грезах все мерещился какой-то сказочный Иван— царевич, а сватались сыновья знакомых с детства купцов -Федулы да Сидоры. Вот и надувала губки Олимпиада: «Не ндравится мне он, какой-то скучный, интересу в нем никакого!»

Отец свирепел:

— Почто выкобениваешься? Сурьезных женихов отвергаешь. Вот выдам за пастуха, так будешь с ним свиней пасти…

Но прежде пастуха появился лихой урядник Казачьего полка Левченко, стройный красавец с закрученными кверху усами, решительными манерами и вдрызг проигравшийся в карты. Он лихо гарцевал на горячем жеребце под окнами Олимпиады, заламывал на затылок фуражку с золотой кокардой и посылал воздушные поцелуи.

Впрочем, как покажет жизнь, поцелуи были не только воздушными.

Ермолай сидел против потемневшего от времени большого зеркала в узорной деревянной раме, поплевывал на пальцы и тщательно ровнял пробор. При этом, важно прерывая разговор в связи со сложностями своего занятия, он говорил Анюте, примостившейся рядом на кончике стула:

— Так как ты есть сирота и никому ненужная, я буду твоим кормилицем и благодетелем. Станешь жить у меня вроде плюмянницы. Я тебя приспособлю к домашнему хозяйству. Поняла? А ты за мое добро старайся и чувствуй…

И вновь Анюта бегала по лавкам, готовила, мыла, штопала, стирала. Как-то незаметно, словно это само собой разумелось, стала с Ермолаем разделять ложе, жить как с мужем.

После первого раза Анюта, горячо переживая свой позор, разрыдалась. Ермолай облапил ее, поцеловал в мокрые глаза:

— Чего ты разошлась? Поживем, поживем, а там, глядишь, я тебя и под венец поставлю. Девка ты во всех отношениях справная, даже можно выразиться — замечательная.

Смирилась девица, тихо молвила:

— Воля ваша, Ермолай Павлович, только коли сироту обманите, большой грех на душу возьмете.

Тот за словом в карман не лезет:

— Грешный честен, грешен плут — яко все грехом живут! Только я так умишком прикидываю, что деться тебе, краля, некуда. Кто в столицах пожил, того в деревенскую глухомань и палкой не загонишь. А у тебя в деревне нет ни кола, ни двора. Так что, держись за меня, солидного человека, да угождай, чтоб в моих мыслях перемен не произошло. Так-то!

Глубоко вздохнула Анюта:

— Ваша правда! Буду услужать вам по мере возможностей.

— Вот и хорошо. На твою нынешнюю должность знаешь сколько желающих? Коли свистну я — десяток набежит. Где мой спиджак, ты его вычистила?

…Оставшись одна, Анюта опускалась на колени перед образом Спасителя, молилась за здоровье своего благодетеля, горячо благодарила Господа за доброту его, а пуще всего свой грех замаливала.

Возвращался Ермолай со службы поздним вечером. Плотно поев и выпив три небольших граненых рюмки водки, он помешивал горящие в печи дрова небольшой кочергой и рассказывал:

— У меня, Анюта, мозги по нашему делу очень большие. Мой хозяин Скоробогатов даже сегодня вслух при всех моими мозгами восхищался. Говорит: «Ты, Ермолай, из гроба покойника заставишь подняться, к нам в магазин придти, а уж тут кому хочешь из аршина сукна три раза по поларшина отрежешь!»

Анюта искренне радовалась:

— Какие у вас, Ермолай Павлович, способности необыкновенные!