Борис Конофальский - Инквизитор. Раубриттер

– Конечно-конечно, мы всё понимаем. – Улыбался фон Мален.

А канцлер, также улыбаясь, добавлял:

– Только хотелось бы нам услышать ваш ответ до конца уборочной, до фестивалей у мужиков. А уборочная уже начинается, вам две недели хватит на раздумья?

– Хватит.

– Что ж, тогда будем ждать вашего решения. – Сказал канцлер. – А если по приданому у вас будут какие-то пожелания, то мы готовы рассмотреть их.

– Я за две недели всё обдумаю и сообщу вам.

Все стали вставать из-за стола, раскланиваться. А на выходе его ждала Элеонора Августа с теми же женщинами. Элеонора снова почти уселась на пол, когда он вошёл в комнату. Но на сей раз он не прошёл мимо, а подошёл к ней, взял за руку и помог подняться.

Она всё равно не поднимала глаз, смотрела в пол.

– Вы знаете, о чём я говорил сейчас с вашим братом? – Спросил Волков у неё.

– Знаю, – тихо отвечала девушка.

– Желаете ли, что бы это случилось?

– Жёны из рода Маленов не желают ничего, чего бы не желали их отцы, братья и мужья. – Нравоучительно сказала дородная дама.

Но Волков и не глянул на неё, он ждал ответа от Элеоноры.

– Что угодно папеньке, то угодно и мне, – наконец ответила та и подняла на него глаза.

И кавалер вдруг понял, что она на его вкус совсем не красива.

Куда ей до Брунхильды?

– Хорошо, – сказал он, – этого для меня довольно. До свидания.

Он шёл вниз по лестнице и думал о словах этой женщины, а монах шёл и говорил:

– Теперь ясно, зачем сюда епископ приезжал, зачем на разговор графа звал.

Волоков остановился, повернулся к нему так быстро, что монах едва не налетел на него:

– Так ты думаешь, это затея епископа?

– Да уж не мгновения не сомневаюсь. – Отвечал брат Семион. – Да и дочка графа в девках засиделась, Малены тоже рады будут, тут всё одно к оному. А вам и приданое давать не нужно, и так возьмёте. Вы ж не откажитесь от неё.

– А зачем это епископу? – Не понимал Волков.

– Да как же зачем, господин, тут же всё на поверхности лежит. – Искренне удивлялся монах. – Вы свару с кантоном затеете, герцог на вас обозлиться, решит покарать или в тюрьму бросить, а граф, родственничек ваш, выгораживать вас станет. А как вас не выгораживать, если вы муж его дочери? Нет, епископ, хоть стар, а наперёд смотрит. Он вам опору готовит в графстве.

– Чёртовы попы, – произнёс Волков.

Он буквально почувствовал, как его толкают в спину, приговаривая: «Ну, давай, давай, начинай свару, затевай войну».

– А если я не захочу воевать? – Спорил он глядя в хитрое лицо монаха.

А тот и ответил сразу, не моргая и не размышляя ни секунды:

– Тогда вам тем более на графской дочке жениться нужно. Если уж вы надумали против воли церковных сеньоров идти, так тогда хоть с мирскими сеньорами подружитесь. Родственники такие вам никак не помешают.

Кавалер повернулся и пошел, размышляя на ходу над словами монаха.

– И нечего вам печалиться, – продолжал монах, идя за ним. – Всё у вас есть, и ещё больше будет, главное – голову не терять.

– Думаешь?

– Конечно, вы ж серебряной ложкой во рту родились.

Волкова аж передёрнуло от этих слов, он опять повернулся к монаху и зарычал:

– С ложкой родился? С ложкой? С какой ещё ложкой? Один сеньор, сидя в Ланне, другому сеньору, сидящему в Вильбурге, пакость строит, а я рискую головой, я или на войне погибну, или на плахе, или в тюрьму попаду, или мне бежать придётся. И где тут ложка?

Где ложка, болван?

Монах молчал.

– Это у них там ложки, – он указывал пальцем в сторону раскошенного бального зала, – у них, а я родился с куском железа в руке. Чувствую, что и умирать мне придётся с ним же и с ещё одним куском железа в брюхе.

Они вышли из замка, кажется, кавалер немного успокоился.

– Не вздумай об этом разговоре сказать епископу, – произнёс он, влезая на коня и чуть опираясь на плечо Максимилиана.

– Я и не помыслил бы об этом, – отвечал монах, – но вот то, что граф предложил вам руку его дочери, обязательно упомяну, когда мы приедем за деньгами. Это он должен знать.

– Об этом скажи. – Согласился Волков.

– Экселенц! – Сыч смотрел на Волкова во все глаза. – Вам что, предложили жениться на дочери этого? – Он кивнул на замок. – На дочери графа?

– Держите языки за зубами, – ответил Волков.

– Да, конечно, экселенц. Конечно. – Обещал Фриц Ламме.

– Конечно, кавалер, – кивнул Максимилиан, тоже садясь на коня.

– Сейчас снимаем лагерь, – произнёс кавалер, – вы двое поедете со мной в Мален, остальные пойдут домой.

– Господин, – кричал монах, – подождите меня, мне нужно найти свою лошадь.

– Догонишь, – не оборачиваясь, крикнул Волков.

Брунхильда уже сидела у зеркала и красилась, рубаха так тонка и прозрачна на ней, что не заметить этого никак нельзя было. Как специально такие носила. Мария ей помогала, платье обновляла, кружева замывала.

– Ах, вот и вы, где же вы пропадете всё утро? – Красавица подняла на него глаза.

Даже сравнивать её с Элеонорой нельзя, словно сравнивать лань лесную с коровой. Глаза у неё припухли от выпитого вчера, волосы не прибраны, а всё равно красивее не найти. Может, красивее неё была только дочь барона, Ядвига. Да и не помнит он ту Ядвигу уже, а это вот она тут сидит, с плеча прозрачная ткань падает. Через эту материю соски темнеют.

Необыкновенно красива она. Да, уж Элеоноре до неё далеко.

– Господин мой, что ж вы молчите, или случилось что? – Она опять поворачивает к нему своё красивое лицо, и её опухшие глаза кажутся ему такими милыми. Прямо взял бы её лицо в ладони и стал бы целовать эти глаза. Но не сейчас, сейчас ему тоскливо. Даже видеть её тоскливо.

– Собирайся, уезжаем мы. – Говорит он.

– Как? – Кричит красавица, вскакивает и подбегает к нему. – Турнир сейчас, меня граф в ложе ждёт. У меня на вечер, на бал, уже десять танцев обещано!

Теперь он ещё и тёмный низ её живота через лёгкую ткань видит. Кавалер отворачивается, говорит мрачно и холодно:

– Поедешь и попрощаешься с графом, а потом сразу сюда, мы уезжаем.

– Да как же так? Я же танцы обещала…

Он вдруг поворачивается к ней. Быстро лезет в кошель, сразу находит там флакон Агнес. Пол капли, всего пол капли он вытрясает из флакона на палец. И эти пол капли размазывает под шеей красавицы, от ключицы до ключицы.

Заглядывает ей в глаза и целует в губы. И уходит быстро из шатра. Вышел и сразу крикнул:

– Максимилиан, Сыч, езжайте с госпожой Брунхильдой к арене, она будет прощаться с графом. Потом сразу сюда. Хилли, Вилли, скажите господам офицерам, что снимаем лагерь. Уходим.

Он сам хотел побыть один, посидеть где-нибудь хоть минуту, но брат Семион тут же за ним увязался. Идёт за ним, а сам читает тот список, что им канцлер дал, и говорит Волкову: