Борис Конофальский - Инквизитор. Раубриттер

– Нет, нет больше денег, госпожа, – подвывала Ута, ворочая купчику с боку на бок и ощупывая его одежду.

Агнес на секунду задумалась, она, конечно, злилась на эту корову, но что та могла сделать, если денег больше нет? Но Агнес почему-то не верила, что денег у купца не было. Она подумала пару мгновений и ловкой рукой сразу пролезла к нему в панталоны, в гульфик.

Конечно, конечно они были там, девица вытащила маленький кошелёк. Сунула его под нос служанке, сказала зло:

– Дура.

– Господи, да кто ж знал… Да откуда мне знать.

Агнес откинула рогожу с телеги, там всё кожи и кожи. И толстые, дублёные, какие солдатам надобны и на подмётки башмачникам идут. И мягкие, те, что надобны сапожникам и седёльщикам, что мастера по конской сбруе. И два рулона, что в сукно завёрнуты. Неспроста их так богато укутали. Отодвинула она сукно. Сафьян! Да ещё и алый. Такой тонкий, что бумаги тоньше. То большим господам на перчатки, на охотничьи лосины и на сапоги идёт.

– Бери! – Ткнула она пальцем. – Бери оба.

Служанка сразу хватает нелёгкие рулоны.

– В карету неси. – Говорит Агнес и сама идёт к карете.

Заодно смотрит, далеко ли телега с мужиком. А телега уже и недалеко. Она оборачивается к Уте:

– А ну, бегом, рыхлая, бегом, говорю.

Служанка кинулась бежать, с трудом удерживая под мышками нелёгкие рулоны сафьяна.

Игнатий уже двери кареты открыл, ступеньку опустил, ждёт. Добежали, сели. Кучер прыгнул на козлы. Щёлкнул кнут, карета дёрнулась и понеслась вперёд. Ута тяжело дышала, на полу валялись два рулона дорогой кожи, а Агнес считала деньги.

Насчитала всего десять талеров. Не густо. Ничего, лиха беда начало.

В Лебенсдорф они не поехали, свернули на север к Мюнзингену. То город был немаленький, известный своим купечеством. Там девица фон Розенротт решила заночевать. А пока ехали, заставила всех выучит её новое имя и место, откуда она родом. И настрого наказала, чтобы при людях в дороге называли её только по-новому.

В Мюзинген они приехали, когда стража ворота закрывала, едва успели. Трактир искали в темноте, но нашли, и был он неплох.

Пока кучер распрягал, чистил и кормил лошадей, а Зельда и Ута занимались её вещами и покоями, Агнес сидела в столовой и ждала ужина. Народу в гостинице было немало, многие столы были заняты приличной публикой. Была там даже ужинавшая семья из благородных людей, которые, увидав, что Агнес в одиночестве сидит, через посыльного пригласили её к себе за стол, на что Агнес с благодарности ответила отказом. Не до ужинов в семейном кругу ей было.

Она, попивая вино, поверх стакана глядела и уже выбирала себе жертву. Вернее, уже выбрала. И думала, как начать со своим избранником разговор.

Человек тот был, во-первых, один, ну, если не читать слуги, что приходил к нему пару раз. Во-вторых, одежда на нём была хороша, судя по ней, он был из городских нобилей, перстни на пальцах были. Никак не простой бюргер. У него перьев на берете было талера на три, не меньше, и берет он этот во время еды не снимал.

Был мужчина немолод, тучен и полнокровен, так, что кровь приливала к его лицу, отчего лицо его было пунцовым. Ел он много и пил он под стать.

Поймав первый взгляд Агнес, мужчина улыбнулся ей и отсалютовал кубком вина. Она тоже ему улыбнулась и тоже подняла за него стакан. Поняв, что он её заметил, девушка, недолго думая, полезла в ларец свой, что стоял подле неё на лавке, достала оттуда красивый флакон с тем зельем, которое в мужах разжигает любовное горение. Вытряхнула из него пару маслянистых капель и размазала их у себя по шее.

Теперь она села так, что бы тот дородный господин мог её видеть, чуть выставила ножку свою из-под стола и как бы невзначай подобрала подол своего дорогого платья вместе с нижними юбками. Да так, что красный чулок её был виден намного выше её башмачка. Чуть не до середины голени.

Быть такого не могло, что бы сей конфуз был не замечен дородным господином. Красный, девичий чулок сразу бросился ему в глаза.

Он таращился на него, как на невидаль, а Агнес, увидав его взгляд, сразу оправила платье, стыдливо потупила взор, а потом улыбнулась ему как можно более радушно.

Наживка была брошена. Сесть расставлена. Теперь ей нужно было просто ждать. Даже если бы сей господин и не соблазнился её юными прелестями, уж точно поговорить с ней он захотел. В дороге всегда хочется с кем-нибудь поговорить хотя бы за ужином.

Тут же господин позвал трактирного лакея и сказал ему что-то.

Лакей незамедлительно подошёл к Агнес и, низко поклонившись, произнёс:

– Добрый господин спрашивает, не желаете ли молодая госпожа присоединиться к его столу, он просит о том с превеликим почтением.

– Что ж, скажи, что мне скучно и я приму его предложение.

Лакей тут же ушёл и доложил о пожелании дамы дородному господину.

Господин сразу встал, подошёл к столу Агнес, снял свой великолепный берет и, поклонившись, сказал:

– Имя моё Готфрид Викельбраун. Я глава консулата города Шоненбурга, сударыня, если соизволите разделить со мной мой ужин, я буду счастлив.

– А я Вильма фон Резенротт, девица, поместье папеньки моего моё под Фёрнебургом. Я приму ваше приглашение, так как скучно мне очень, а спать идти рано, в карете выспалась.

– Прошу вас, госпожа фон Резенротт. – Дородный господин подал ей руку, чтобы она могла выйти из-за стола. – Я счастлив, что кареты сейчас стали столь удобны, что юные девы могут спать в них на ходу, иначе у меня не было такой очаровательно собеседницы сегодня.

Он проводил её к своему столу и хотел усадить через стол напротив, но Агнес отказалась.

– Сяду рядом с вами, мне так лучше будет.

– Почту то за честь. – Господин Викельбраун совсем не против был, что бы столь юная и благородная особа сидела с ним рядом.

Беседа сложилась у них сразу, член консулата города Шоненбурга велел нести ещё вина, причём самого лучшего, и ещё хорошего сыра, и бараньих котлет, и пирожных слоеных на меду, и кислой воды с лимонами, и конфет из жареного сахара, и всего остального, что так любят молодые госпожи.

Он хотел спросить, откуда она едет и куда, да всё как-то не складывалось, девица больно любопытна была, и просила всё время рассказывать ему о его городе да о делах его, о семье. И так она была мила с ним, что могла и его по руке погладить, и сама ему вина налить, а не ждать лакея. И, кажется, от этой её приязни не спесивой, а ещё и от вина, наверное, стала девица эта ему очень мила. Так мила, что он осмелился и вдруг под столом своей ногой, её ноги коснулся. А она словно и не заметила этого, ноги своей не убрала. И от этого стало его сердце биться сильнее. Он вдруг разволновался, жарко ему стало, берет снял.

А девица смотрела на него и цвела, улыбалась ему. Хоть и волосы у него росли из носа, хоть чесноком и вином от него разило, хоть лицо было всё красно от полнокровия, она улыбалась ему, даже когда он руку её на колено положил. И только когда господин стал ближе к ней продвигаться, так, что это другие люди могли в трактире увидать, она сказала: