Валерия Вербинина - На службе Его Величества

– Столб! Пожар! Да она просто смеется надо мной. Ама… Амалия! Камелия! Лилия! Господи, какое дурацкое имя! Нет чтобы ей зваться Эмили, как любой нормальной леди…

Арчи огляделся и увидел, что дошел почти до дома викария. Герцог поколебался, но ему надо было кому-то излить свою душу, а викария Морриса он знал уже несколько лет. Решившись, герцог подошел к двери и постучал.

Роберт Моррис, закутавшись в кашне и свитер на редкость уродливой вязки, сидел у камина, вытянув ноги к теплу. Моррису было около тридцати лет. Если поначалу, когда он только приехал сюда, в деревне Принсхиллз его считали слишком молодым для такого ответственного поста, то вскоре жители почти единодушно пришли к выводу, что лучшего священника им не найти. Моррис отличался умом, деликатностью и красноречием, был скромен и трудолюбив. Не обладая значительным богатством, он тем не менее ухитрялся не выставлять напоказ свою бедность. Раз в два месяца кумушки в своих сплетнях женили его на ком-нибудь из местных обитательниц, но сам он, похоже, не торопился связать себя узами брака. Его бывшая благодетельница, леди Эверилл, пристроившая Морриса на это место, оставила ему небольшую сумму денег, но он прекрасно понимал и ни от кого не скрывал, что ее едва хватит только на одного его, а значит, он не вправе обременять себя семьей. Для своих лет мистер Моррис являлся чрезвычайно здравомыслящим человеком, и жители округи не стеснялись спрашивать его совета. Все сказанное молодому викарию оставалось тайной между ним и его собеседником. Моррис не опускался до пересудов, и на него всегда можно было положиться. Жившая по соседству с Принсхиллз графиня Стерн, мать той самой Эмили Стерн, особа гордая и, в общем-то, не склонная испытывать симпатии к бедным священникам, высказалась о Моррисе так:

– Он очень воспитанный человек. Некоторые дают вам советы с таким видом, будто делают невесть какое одолжение, он же ведет себя так, будто это вы делаете одолжение ему.

Когда дверь распахнулась, Роберт несколько раз чихнул, и Арчи поспешно вошел, оставив собак снаружи. Молодой викарий был, в общем, недурен собой – с большими глазами, рыжеватыми волосами и тонким, с горбинкой носом. На лице его лежала печать меланхолии, – а может быть, это было просто следствие слабого здоровья или хронической анемии.

– Ваша светлость! – Моррис сделал попытку подняться с кресла.

– Сидите, сэр… Вы еще простужены?

– Увы, да. Что вы хотите – осень!

– А я так никогда не болею. – Арчи сел. – Мистер Моррис, я пришел к вам посоветоваться. Только умоляю вас: вы ведь не будете смеяться надо мной?

– Я, сэр? Но… Как прошло то дело?

– Дело?

– Да, знаменательное событие. Ваша свадьба.

– О, Моррис, не говорите мне о ней!

– Что-нибудь случилось? – На лице молодого священника читалось искреннее сочувствие.

– Случилось, да! Случилось так, что я женился, но не на той! Моррис, что мне делать?

И герцог, не скупясь на подробности, рассказал о том, что с ним произошло.

– Это кошмарная особа – старая, дурно воспитанная… Она… она… – Арчи шипел, как дракон, которому только что сообщили, что его чешуйчатая шкура пойдет на пошив дамских сумочек. – Это что-то чудовищное! А болван Гленвилл осмеливается утверждать, что она моя жена! Неужели он прав?

Выслушав его светлость, молодой викарий впал в глубокую задумчивость.

– Да, – признался он, – никогда не слышал ни о чем подобном!

– Но она мне жена? – настаивал герцог. – Жена или нет?

– С точки зрения церкви – несомненно, сэр. Да и закон о браке…

Словом, Моррис не мог сообщить юному герцогу ничего утешительного.

– Я намерен ехать к архиепископу, – признался Арчибальд. – Я не собираюсь жить под одной крышей с этой авантюристкой!

Пока Арчи в маленьком домике викария сотрясал воздух, выплескивал свои эмоции, Амалия зажигала в своих покоях свечи, досадуя на то, что в замок, в эту многовековую развалину, до сих пор не провели современное газовое освещение. В камине весело потрескивали поленья. Явилась горничная, получила ответ миледи, что ей ничего не надо, и тотчас же ушла. Амалия обошла свои покои, в которых спокойно могла разместиться рота солдат, и от нечего делать стала заглядывать в шкафы и сундуки. В одном сундуке хранились старинные платья, каких не носили уже лет сто, и подгрызенные молью меховые накидки. В другом обнаружились груды старого железного лома. Из-за скрипучей дверцы шкафа пахнуло лавандой, и Амалия, к своему удивлению, увидела висящее на плечиках белое подвенечное платье с трепещущими оборками.

Амалия не была суеверной, но вид платья молодой женщины, утонувшей и погребенной совсем недавно, вызвал у нее содрогание. Она резким движением закрыла шкаф и тут заметила чуть выдвинутый боковой ящик секретера. Внутри лежала связка писем без конвертов.

«Мы счастливы, как никогда. Кажется, проклятье больше не тяготеет над нами. После Венеции собираемся поехать в Милан…»

Амалия задвинула ящик, и тут постучали в дверь.

– Ваш повар прибыл, миледи!

Забыв обо всем на свете, Амалия побежала вниз, где посреди груды чемоданов ее ждал Франсуа – все тот же Франсуа с плутовскими глазами и открытой улыбкой. В руке он держал ведро, в котором плескалась вода.

– Франсуа! – завопила Амалия.

– О мадам! Как я намучился душой, пытаясь отыскать вас! С вами все хорошо?

– Хорошо, лучше не бывает, я тебе потом расскажу. Представляешь, Франсуа, произошло жуткое недоразумение, и я теперь замужем!

– Замужем? А как же наше дело? – оторопело спросил Франсуа.

– Дело? Дело в шляпе, месье Галлье! А что это у тебя в ведре?

– Живая рыба, – доложил Франсуа. – Я купил ее для вас, я же повар!

– О! Франсуа! – закричала Амалия. – Ты должен меня спасти. Делай что хочешь, но чтобы у меня был пристойный ужин, а то тут подают на золоте черт знает что!

– На золоте? – оживился бывший мошенник.

– Для тебя, Франсуа, – Амалия взяла его за пуговицу, – оно должно быть как олово!

В холл вошел Арчибальд со сворой собак. После разговора с Моррисом он несколько успокоился, но вид незнакомого человека заставил его застыть на месте.

– Как прогулка? – весело спросила Амалия.

– Это ваш любовник? – вместо ответа осведомился Арчи.

– Пока нет, а вы что, настаиваете?

Лицо у герцога сделалось клюквенного цвета, он молча развернулся и ушел. Одна собака – помесь гончей и черного лабрадора – подбежала к Франсуа, обнюхала его, затем сунула морду в ведро. И завиляла хвостом, когда Амалия ее погладила.

– Я чуть не отравился в гостинице, – со слезами на глазах говорил Франсуа. – Там подают овсянку, которую они называют поридж. Но я-то, черт возьми, не лошадь, чтобы есть овес!