Анне Ильвес - Огненная птица

– Привет, Манюня! Оставил тебе прехорошенькую чистенькую бабулечку после инфаркта! Подгнившего парнишку, бедолагу, себе взял. Ни к чему девице лишний раз в червях ковыряться, а то сбежишь еще раньше времени, а кадры беречь нужно!

– Ну спасибо за заботу, Михал Петрович!

– Давай, давай, заходи потом чаек пить, у Володьки санитара сегодня день рождения, торт приволок! Пальчики оближешь!

– Ну уж нет, увольте.

– Странная ты девка, Мань! – и пошел дальше, слегка пританцовывая, по коридору, мурлыкая что-то веселое себе под нос. «Кто бы говорил», – пронеслось у меня в голове. Ну, за работу!

Повесив свою одежду в шкафчик, я надела чистый хирургический халат и зашла в секционную. Санитары уже принесли тело из холодильной камеры и положили старушку на стол из нержавеющей стали. Из старенького магнитофона доносился «Requiem aeternam» Моцарта. Кассета Михаила Петровича, одна и та же композиция, записанная по кругу. Работается ему, видите ли, лучше под данный аккомпанемент. А меня еще странной называет, ну-ну. Ладно, пусть пиликает.

Закончив работу, я поплелась курить на крыльцо. Дождь все еще накрапывал, превращая снег в ледяную кашицу. Чьи-то родственники приехали забирать тело; слезы, всхлипы, печальные лица. Я отвернулась. Вдруг подумалось о тех, за кем не приезжают вообще. В Москве есть трупохранилище, куда попадают все невостребованные трупы со всех моргов.

Если личность покойного не установлена, тело хранится в течение года, потом захоранивается в могиле с порядковым номером, а после пяти лет эксгумируется и кремируется.

Свой последний приют прах умершего находит в общей могиле Николо-Архангельского кладбища. А бывает, что личность известна, но все равно не востребована. Итог один – кремация и захоронение в общую могилу.

– Михал Петрович, я пойду? – спросила я у Михи, когда он вышел ко мне на крыльцо выкурить сигарету перед встречей с родственниками убитого парня.

– Топай. Сделал дело – гуляй смело, – ответил он, тяжело вздохнул, покрепче затянулся напоследок, забросил окурок за крыльцо и ушел, не попрощавшись. Разговоры с родственниками Миха не любил.

Сегодня я должна встретиться с Семой, мы договорились пойти в кино. Забыла уже, когда в последний раз бывала там, как будто в прошлой жизни. Хотелось бы навести лоск, как говорит папа, а не выглядеть как общипанная курица с легким запахом формалина.

Ровно в девять вечера раздался звонок в дверь. Открыв, я увидела Семена, стоящего с пышным букетом желтых хризантем.

– Привет, Маша, это тебе, – сказал он, слегка смутившись, протягивая цветы.

– Проходи, раздевайся. Я, к сожалению, оказалась не такой пунктуальной, как ты.

Пока он возился в прихожей, я поставила цветы в большую стеклянную вазу на кухне.

– У тебя уютно, – сказал Сема, устроившись удобно в глубоком кресле в гостиной. – Ты живешь одна?

– Да, у родителей своя квартира, но и там они редкие гости. Все время проводят в разъездах, посвятили свою жизнь изучению молекулярной биоинженерии. То и дело болтаются на разных научных форумах, конференциях и ездят в заграничные командировки. Это квартира моего дедушки, я с детства практически постоянно жила у него, можно сказать, только он и занимался моим воспитанием, родителям катастрофически не хватало часов в сутках одновременно присматривать за ребенком и зарабатывать деньги. Наверное, я была для него тем самым ярмом, которое вешают на шею, приходилось со мной не просто. Но несмотря ни на что, мы были очень близки с дедом. – Я улыбнулась. – Совсем забыла про чай, сейчас принесу.

Поставив чашки на кофейный столик с коваными ножками, я села в стоящее напротив Семы кресло. Горел торшер, заливая комнату приятным желтым полумраком, от которого лицо молодого мужчины выглядело еще более привлекательным. Я была удивлена тому, насколько легко оказалось разговаривать с ним, малознакомым человеком, и почему-то в глубине души рассчитывала на то, что он чувствует то же самое.

– Где сейчас твой дедушка?

Почему-то мне захотелось все ему рассказать, поделиться тем, что терзало меня последние годы. Выслушав меня, он вздохнул:

– У меня как у полицейского для тебя не слишком приятные новости, вероятнее всего, его нет в живых. Пропавшие люди по статистике находятся или сразу, или никогда, исключений очень мало.

– Да, в полиции нас сразу предупредили об этом, но лучик надежды сложно погасить в сердцах близких. Ты знаешь, в глубине души я все еще надеюсь увидеть его, верю в то, что он вернется домой, туда, где его до сих пор ждут.

Мы замолчали.

– Совсем не хочется идти в кино, может, прогуляемся? – я решила прервать затянувшуюся паузу.

Мы шли по вечерней Москве, то и дело наступая в кашу из подтаявшего снега и грязи. Зайдя в какой-то скверик, остановились возле насквозь промокших лавочек и курили одну за одной, не замечая никого вокруг. Ничего не делать и слоняться бесцельно по улицам, болтая о всякой ерунде, было невероятно приятно. Но пришло время возвращаться.

Когда мы подошли к дому, где я жила, он вдруг взял меня за руку и притянул к себе.

– Маша, ты мне очень нравишься, просто хочу, чтобы ты знала об этом, – вдруг сказал он, пытаясь крепче сжать меня в объятьях. Я смутилась и, ничего не ответив, вырвалась из его крепких ручищ и быстро заскочила в подъезд, захлопнув дверь перед его носом. Глупо вышло. Я даже себе не смогла объяснить свое поведение, подозрения были только на мой талант попадать в дурацкие ситуации. Это да, мой конек. Он, наверное, до сих пор торчит там, ошарашенно пялясь на дверь.

На следующее утро, взяв телефон, чтобы отключить навязчивый сигнал будильника, я увидела сообщение: «Маша, я сегодня уезжаю в Питер на три дня по работе, надеюсь, не напугал тебя вчера своей напористостью. Когда разберусь с рабочими вопросами, надеюсь на нашу встречу. Семен».

Уезжает. Ну что ж, в добрый путь. Я не ответила.

Украина. Февраль, 1943 год

Отвратительная погода. Февральский унылый день. Серое небо заволокло тучами, видимо, снег нанесет свой белоснежный визит в наш грязный промерзший окоп. Весны и тепла уже давно никто не ждет, не до жиру, были б живы, как говорится. Кто-то играет на губной гармошке. Ребята собрались вокруг играющего и с жадностью поглощают свой скудный паек. Смеются. Наверное, это нервное.

– Да не хачу! Надоело эта все! Не мая вайна, что здесь забыл?! Дома дел невпроворот! Не хачу воевать, хачу дома фруктовые деревья сажать, делать из слив терпкий ткемали, хачу детей растить, хачу гостей звать! Ви хот раз бывали в Батуми? Рай на земле! Не то что тут в холодине помирать!

Это раздухарился наш Вахо, он грузин. Рыжий, как лисица. Пойду, пожалуй, подальше, с такими разговорами и до трибунала недалеко, там очень рады таким гостям. И детей тебя растить отправят, и гостей встречать, все организуют, они люди добрые, чтоб их черти драли.