Ирина Потанина - Пленники Сабуровой дачи

Говорил он быстро, легко, будто бы шутя, но Галочка хорошо знала, что именно так он сообщает о самых значительных, врезавшихся в память навсегда, событиях.

На кухню по заставленному коридору пробирались очень осторожно. Одновременно нужно было не разбудить храпящих со всех сторон за фанерными перегородками людей, не зацепиться за выпирающие из углов деревяшки (зря, что ли, тащили их с самого вокзала!) и не отпустить дедушкину руку – кругом царила полная темнота, а как добраться до нужной двери наощупь, знал только хозяин помещения.

– Ты тут не выживешь, – шепнула Галочка мужу уже в кухне, когда тот, желая умыться, пустил струйку воды из импровизированного рукомойника. Воду надлежало экономить, да и громкие всплески, раздающиеся из стоящего под конструкцией ведра, вряд ли могли порадовать спящих соседей. Впрочем, к подобным перипетиям Морской привык за время эвакуации, потому Галочка говорила совсем о другом: как и большинство, Морской жил последние два года сводками с фронта, а в Харькове, помимо всего прочего, наблюдалась еще и недостача информации. – Нигде поблизости нет радиоточки, – пояснила свою мысль она. – Да и за газетами идти далеко! – Морской нахмурился, а Галочка продолжала: – Но не переживай. Я, когда оформляла документы, заодно осведомилась о жилплощади. Нашу квартиру точно не отдадут – там немцы какой-то клуб сделали, она нежилая теперь, говорят, уже и под советское учреждение отдают. Но зато сказали, что в положение войдут и с местом проживания что-нибудь придумают.

– По закону должны вселить вас туда, откуда эвакуировали! – вмешался Воскресенский, который – юрист, как-никак – конечно, уже успел изучить все новые законы и правила. – Сейчас указ вышел, что у всех, проживавших в Харькове до войны, первоочередное право при получении ордера на вселение по прежнему месту жительства. Ордер, правда, нужно получить в течение полугода после публикации указа, а большинство людей пока в Харьков не пускают. Так что казус, конечно, имеется. Но вы-то уже в Харькове. Значит, вас это недоразумение не касается. – Тут дедушка понял, как выглядит его речь со стороны и кинулся оправдываться: – Это я не в том смысле, что вы нам тут мешать будете. Комната, как я и писал, просторная, на две семьи точно хватит. Это я просто так говорю, для справедливости. А вообще, конечно, я рад, что в вашей квартире теперь учреждение. Мне тут теперь будет с кем чаи погонять, язык поразминать…. Мы вам очень рады, вы не подумайте.

– Как раз хотел спросить, – Морской решил поддержать светскую беседу. – Нам извозчик сказал, что улицу Лаврентия Берии в Гитлера переименовывали. Понимаю, что это мелочи на фоне общих злодейств, но…

– Господь с вами! – отмахнулся Воскресенский. – Люди наши чуть что услышат, так сразу за чистую монету принимают. Не было такого переименования. Только площадь Дзержинского – это да, в последний свой приход немцы успели в честь своей танковой дивизии назвать, которая как раз имя Адольфа Гитлера носила. Но с этими последними немцами вообще совладать было трудно. Что в голову стукнет, то и делают. А первые, в принципе, старались к нашей Управе прислушиваться. Какие только улицы ни предлагали в «Гитлера» переименовать, но Управа отбивалась. Закон был – мол, в рамках борьбы с коммунизмом всем улицам с коммунистическими названиями надлежит вернуть дореволюционные имена. Первые немцы так в основном и поступали. При этом слухи о каждом новом предложении, конечно, расползались по городу, и люди думали бог знает что…

Галочка особо не слушала, хмурилась, понимая, что не рассказала мужу главное. Надо было с чего-то начинать… Самое удивительное, что Морской, кажется, думал о том же.

– У нас неприятности! – глядя друг другу в глаза, одновременно прошептали Морской и Галочка, перебивая Воскресенского.

– Ты уже в курсе? – переспросили недоуменно и тоже вместе.

Очень не хотелось осознавать, что речь идет о разных событиях, то есть неприятностей вдвое больше, но деваться было некуда.

– Давай сначала ты, – попросил Морской, не сводя глаз с жены.

– Пусть лучше дедушка сам расскажет, – смутилась Галочка. – Это его история.

– Ой, ну не очень-то и история, и не очень-то и неприятности, – быстро забормотал Воскресенский. – Не такое переживали, и это переживем.

Он вошел в круг света, источаемого тусклой лампочкой, придвинул табуретку к углу стола и умоляюще посмотрел на Морского, как бы прося избавить от необходимости что-то рассказывать. Только сейчас Галочка заметила, как дедушка постарел за последние годы. Обтянутое морщинами родное лицо из-за опущенных вниз уголков губ и растерянности в некогда живых и горящих глазах стало напоминать скорбную маску. Палец, сломанный еще в 38-м во время допроса при аресте, судя по всему, уже вообще не двигался, поэтому чашку дедушка сжимал ладонью. До появления Морского дедушка был самым близким и самым лучшим человеком в Галочкиной жизни. Он взял ее на воспитание совсем маленькой, когда родители уехали на заработки, он всегда поддерживал все ее начинания и помогал не падать духом, если что-то не получалось. Сейчас, судя по всему, пришло Галочкино время помогать и поддерживать.

– Давай я начну, – мягко шепнула она. – А ты поправишь, если скажу что-то не так, – ввести Морского в курс происходящего все же следовало. – Дедушку сегодня вызывали, – пояснять «куда» не требовалось, да и произносить страшную аббревиатуру вслух было неприятно. – Пытались обвинить в работе на немцев.

– Что не вполне обоснованно, – вмешался Воскресенский. – Я действительно служил в городской Управе на Сумской. Но при чем тут немцы? Это было наше местное правление, наша попытка хоть немного защитить горожан от смуты и паники, – он разгорячился и выглядел теперь очень убедительно. – Вы только вообразите – на момент прихода немцев в Харькове осталось 600 тысяч мирных жителей. И все разом стали безработными. Врачи и пациенты – без больниц, ученые и ассистенты – без институтов, рабочие и инженеры – без предприятий, продавцы и покупатели – без магазинов… Не ходит никакой транспорт, некуда жаловаться на преступников и вымогателей, одновременно остановили работу и почта, и телеграф… Немцам не было дела до всех этих проблем – им бы только проводить устрашающие повешения да обеспечить более или менее сносное существование лично себе. Кто-то должен был заботиться о восстановлении хоть какой-нибудь системы жизнедеятельности для харьковчан.

– И вы заботились? – без тени иронии спросил Морской.

– Меня позвали в помощь бургомистру Семененко, тогда еще даже просто помощнику бургомистра. Я был знаком с ним раньше по адвокатской службе, потом, уже в оккупации, случайно встретил на улице и… Специалистов в Управе категорически не хватало. Люди сплошь были деятельные, но ничего общего с полезными навыками не имеющие. Кто-то пришел просто подкормиться, кто-то – разбогатеть, некоторые сотрудники первое время, пока немцы еще не приструнили особо мечтающих, лелеяли идею о возрождении украинской государственности и все силы бросали на культурный аспект… Все это имело очень мало общего с помощью населению. Я, чем мог, старался быть полезным городу и в интригах не участвовал…