Виктория Дьякова - Фарфоровый бес

Потому, в отличие от Орловых и многих иных, приехал Платоша кланяться новому императору одним из первых. Он даже рассчитывал оказать государю поддержку. Но Павел идти на компромисс не пожелал, отправил матушкиного любовника вон несолоно хлебавши. То, что Платоша легкомысленно почитал колкостями, для Павла равнялось оскорблению. И он хорошо помнил высказывания наглого гвардейского офицерика, которому уж вовсе было непростительно попрекать великого князя и насмехаться над ним, ведь он даже и восстания Пугачева не подавил, как Орлов, и Тавриду не присоединил, как Потемкин, а просто бултыхался в постели, получая при том деньги за свою услугу. Куртизан – он и есть куртизан, какой из него советчик да друг. Намеки же на интимную близость, которую Платоша не постеснялся предложить императору, и вовсе вызвали у Павла ярость.

Увы, расчеты Зубова управлять новым императором, как он управлял его матерью, не оправдались. Император прогневался, и Платоша предпочел отъехать в имение, до поры до времени. Там он чувствовал себя спокойно, а вести, доходившие из столицы, его даже радовали. Наконец-то Платоша дождался настоящего унижения своих соперников Орловых и Потемкиных. Прибывших из столицы знакомцев он по много раз просил пересказывать ему о том, как император призвал из Москвы Алексея Орлова и заставил его самолично нести на плечах гроб с останками его отца, государя Петра Федоровича, чтобы перезахоронить того в Петропавловском соборе.

Платоша пришел от этого события в неописуемый восторг. Он упивался подробностями и смаковал их. Он хохотал, как безумный, услышав, что дочь Орлова княжну Анну государь повелел выдать замуж за своего брадобрея, и она постриглась в монахини. Лизу же Потемкину, несмотря на любовь к ней старшего сына, император Павел Петрович отправил в заключение в Кронштадскую крепость, и там у нее родился мертвый ребенок.

«Так им и надо, так и надо!» – веселился Зубов и тщательно осматривал в зеркала свою внешность. Он очень надеялся, что его время вот-вот настанет вновь, и он явится ко двору, чтобы возвыситься над прежними врагами. Ведь император не устоит перед его мужской красотой. Какая разница – мужчина или женщина. Он был готов на все, на любое извращение ради роскоши, власти, благоденствия. Но Павел оказался крепким орешком. Зубова он так и не приблизил к себе, а, напротив, наслушавшись рассказов о его мужеложеских забавах, сослал подальше. Так рухнули надежды Плато-ши на новое восхождение к престолу.

Однако настоящим крушением для Зубова оказалась не власть императора Павла, как для многих екатерининских вельмож, а ее конец. Переворот 11 марта 1801 года, внезапная смерть Павла Первого и коронация молодого императора Александра потрясли Плато-шу и смертельно испугали. Он вовсе не поддерживал всех этих горячих гвардейских смельчаков, которые постоянно твердили о том, что при Александре все снова станет так, как при его бабушке. Может быть, для кого-нибудь и станет, только не для Платоши Зубова. Он знал, что оба его брата Николай и Валериан активно участвуют в заговоре против Павла Петровича. Он отговаривал их, но все напрасно. Они не понимали его опасений, потому что так же, как все, думали, что князь Потемкин умер своей смертью. Они вообще не помнили о Потемкине, их не волновали обстоятельства его конца. Зато Платошу все это тревожило очень. Он знал, что он отравил Потемкина. И он знал, что есть еще один человек, которому это известно, – дочь Потемкина княгиня Елизавета Григорьевна. Издевательства императора Павла не сломили ее, она выжила в Кронштадской крепости, более того – выжил ее сын, рожденный от великого князя Александра, ставшего теперь императором. После всех перенесенных испытаний чувства Александра к Лизе только укрепились, их объединял малыш, которому тоже дали фамилию Потемкин. Влияние же княгини на молодого императора стало просто огромно, она фактически заменила собой императрицу, об этом говорили повсюду в Петербурге.

Для Платоши Зубова такой оборот событий означал катастрофу. Через десять лет после смерти Потемкина он вдруг понял, что кары за содеянное ему не избежать. Прошлое никуда не исчезло, оно настигало его с ошеломляющей быстротой. Его преступление стало еще более очевидно, еще более устрашающе, чем казалось прежде, потому что он остался беззащитным перед ним. Теперь уже не было рядом Като, готовой выполнить любой каприз любимчика, не было папочки, члена сената и прокурора, который всегда предупреждал и защищал от беды, если было нужно, не было восторженных поклонников – никого не было. Оставались только гнетущая память и страх, поглощающий все его существо.

Он знал доподлинно, что княгиня Потемкина не забыла о нем. Она наверняка помнит, как он усмехался, глядя в ее заплаканное лицо, когда она на коленях молила мать отпустить ее к отцу в Яссы, как будто чувствовала, что над князем нависла опасность, и еще надеялась ее отвратить. Он даже подозревал, что ей известно, каким ядом он отравил Потемкина и кто доставил князю этот яд. Он проклинал себя, что дожил до времени правления Александра, когда Потемкины снова забрали себе безграничную власть, когда ничто не помешает им теперь расквитаться сполна со всеми, кто когда-то высказывал непочтение светлейшему, а уж тем более поднял на него руку.

Оба брата Платоши, Николай и Валериан, после коронации Александра Первого находились в Петербурге. Они писали, что были обласканы новым государем, что княгиня Потемкина вполне радушно принимает их у себя в Таврическом, и звали Платошу вернуться в столицу. Но Платоша-то понимал, что оба его брата имеют гораздо больше возможностей заслужить расположение молодого императора, чем он сам. Николай был женат на дочери генералиссимуса Суворова, Наталье, с которой княгиня Елизавета Григорьевна выросла бок о бок при дворе. Валериан же, далекий от интриг двора, довольно долго служил в молдавской армии Потемкина, участвовал в штурме Измаила и даже был награжден. Посчитав брата завистником и конкурентом себе, Платон сам настоял тогда, чтобы Валериан уехал к войскам. Теперь же оба они снова оказались в почете, а он – в изгнании.

Ничуть не меньше, чем воцарение Александра Павловича, Платошу напугало возвращение в Петербург князя Орлова. Как оказалось, он вовсе не умер в Петропавловской крепости, как говорили, а бежал в Италию и даже принял участие в итало-швейцарском походе Суворова. Теперь же он снова явился ко двору и был принят, даже возвышен, государем.

Итак, в столице все возвратилось на круги своя, и только он, Платон Зубов, не смел появиться туда. Это вызывало недоумение, даже обижало. Но что особо тревожило и задевало – никто его в Петербург не звал. Потемкины и Орловы снова правили бал, а он, Зубов, оставался в ссылке. Высокомерие и гордость, которых всегда имелось у Платоши в избытке, не давали ему покоя. Сначала он терпел молча. Даже уговаривал себя, что рано или поздно император наскучит Потемкиной, фаворитка сменится, и тогда снова настанет его, зубовское время. Он строил планы, как соблазнит супругу молодого государя, императрицу Елизавету Алексеевну, и через нее восстановит свою прежнюю власть над обществом. Некоторое время эта удачная мысль вдохновляла Платошу и придавала ему смелости. «А что если и впрямь действовать через императрицу Елизавету, чтобы свергнуть другую, ненавистную фаворитку Елизавету», – рассуждал он, любуясь собственной красотой в зеркале. Увы, находясь вдали от Петербурга, Платоша не отдавал себе отчета, насколько его планы лишены оснований, сколь мало влияние императрицы на супруга и сколь он равнодушен к ней.