Виктория Дьякова - Фарфоровый бес

Каждый вечер, перед тем как спрятаться в свою нору, и каждое утро, только спустившись из нее, Платоша проверял замки на дверях и щеколды на оконных ставнях. Он придирчиво осматривал каждую царапину, не пытался ли кто-то ночью открыть их, чтобы пробраться в дом. В своей комнатке, приглянувшейся бывшему фавориту тем, что из нее через окно на крышу вела небольшая подвесная лесенка, Платоша искал спасения от преследовавших его страхов. Лесенка осталась от прежних хозяев. Платоша не один раз попробовал ее и убедился, что она достаточна крепка и прежде скорее всего служила кому-то из хозяйских сыновей, проживавших в комнатке, чтобы незаметно для прочих исчезать со своей половины дома и пробираться крышей к горничным для ночных забав. Платоша удостоверился самолично, что если воспользоваться лесенкой и пройти по крыше, попадешь в комнату прислуги в противоположном крыле здания. Вся эта конструкция вовсе не удивила Зубова. Он и сам в юном возрасте, живя в родительском доме, пользовался разными ухищрениями подобного рода, чтобы тайком от матушки развлекаться с прислугой. Теперь же прежний опыт, как он считал, весьма оказался пригоден. Не утратив с годами гибкости и смелости, присущей гвардейским воспитанникам, Платоша несколько раз бесстрашно проделал путь по крыше из своей кельи до комнаты прислуги и обратно. Проведенными опытами бывший фаворит императрицы Като остался вполне доволен. С издевательской насмешкой он воображал себе, какой неожиданный «подарочек» преподнесет посланцам княгини Потемкиной, появись они к нему. Каждый вечер, взобравшись в свою «голубятню», как Платоша называл собственный апартамент, он первым делом тщательно запирал дверь и просматривал связку ключей от прочих комнат, желая убедиться, что воспользовался каждым из них, ни одного не забыл. Для верности с утра он капал на каждый ключ капельку воска, а вечером проверял, если воск оставался, значит, он забыл проинспектировать какое-то помещение, если нет – все обошел. Как правило, воска на ключах не было. Платоша добросовестно исполнял обязанности по соблюдению собственной безопасности.

Проверив ключи, Платоша занавешивал окно конской попоной, чтобы не дуло, зажигал свечу и подтаскивал к окну большой сундук, на котором обычно спал. Сундук был старинный, выдолбленный из дерева и обитый железом. К тому же в нем хранился оставшийся от прежних хозяев хлам: проеденные молью вязаные ноговицы и шарфы, побитые подсвечники, толстенные книги религиозного содержания в кожаных переплетах, украшенных серебряными гвоздиками, еще много всякой всячины. Туда же Платоша сложил и собственные вещи, которые привез из усадьбы. Кроме сундука, в комнатке еще имелись два кресла и стол на трех ножках, приставленный для прочности к стене. Пол покрывали пыльные полосатые циновки. В углу, украшенная темно-коричневыми изразцами, возвышалась печка с четырехгранным дымоходом. Конечно, куда уютнее и теплее было бы Платоше поставить сундук поближе к печке. Но страх, властвовавший над ним, диктовал бывшему фавориту свои условия. От печки еще пока добежишь до окна, пока сорвешь завесу, пока само окно раскроешь, гвардиолусы уже успеют и дверь с петель снести – с них станется, – вдруг Платоше не хватит времени? А так, хоть и попрохладнее под самым окном лежать, а все надежнее. Чуть что, застучат шаги, загремят по деревянной лесенке шпоры, а Платоша прыг в окно – и был таков. Ищи его свищи! Ради такой безопасности можно и прохладу потерпеть. Тем более что дров полно, да и мебели-то в доме предостаточно! И в меховых одеялах у Платоши недостатка не было. Очень уж нравились молодому гвардейцу длинные собольи и лисьи шубы, которые поставляли к императорскому двору с Урала и из Сибири графы Строгановы. Как увидит Платоша разложенное перед императрицей пушистое богатство, отливающее серебром в свете люстр, так сразу глаза его загораются, ручки чешутся. Так бы и схватил все, да перед царицей боязно. А потому выдумывает всякое. То вдруг нахмурится, сведет над переносицей красивые бархатистые брови, загрустит показательно, аж слезу на томный взор напустит. Екатерина, конечно же, заметит печаль его, погладит по головке, точно мальчика, внучка своего.

– Отчего печален ты, Платоша, дитятко? – осведомится с заботой.

– Вот у сестрицы нынче именины, а подарить ей нечего, – проскулит жалостливо фаворит, а сам шубы взглядом пожирает, язычком губы облизывает.

– Ну, вот возьми ей манто лисье, коли хочется тебе, – позволит ему Като снисходительно.

– А можно два? – спрашивает Платоша, не в силах удержать жадности.

– Возьми два, три возьми, – Като только пожмет плечами и, сев за стол, углубится в подложенный ей писарем документ.

– Все ли ошибки мои поправил, Кузьма Захарыч? – спросит Екатерина у секретаря по-простому. – Ты помни, что хоть давно я живу в России, а все же приезжая сюда. Говорю верно, пишу с ошибками. Так ты не робей, Кузьма Захарыч, поправляй мне все, чтоб грамотно было, – просила она секретаря. – Что же иначе скажут обо мне? Просвещенная царица, а по-своему, по-русски с ошибками пишет. Негодно это!

– Все поправил, матушка, вот тута поправил, – докладывает секретарь. Так пока Като глядит на собственные огрехи в пенсне, Платоша, не долго думая, возьмет не три шубы, а все, что лежали, в охапку и с ними в собственные покои направляется. Через приемную императрицы несет, нисколько не смущаясь. А уж если попадется ему граф Безбородко или князь Орлов по пути – Платоша не робеет, окинет их высокомерным взглядом, мол, знайте, кто нынче хозяин при дворце. Хитрый Безбородко поклонится юнцу, спину не бережет, вид сделает, что и не заметил ничего. Алехан же прыснет со смеху, что скоморох на базаре, без всякого стеснения, и только пыль двумя пальцами отряхнет с собственного камзола. Так вместе с пылью с камзола того бархатного брильянты дождем сыплются. Орлов-то уйдет, а Зубов шубы отнесет и вернется, подобрать камушки, пока иные не подобрали. И вовсе не зазорно ему. Что ж, было орловское время, набрали они богатства, теперь зубовское пришло. Эх, жалко, мало добра осталось, но мы и того не упустим. Нам к чему под Чесму лезть, подставлять свою красивую головушку под ядра? Мы и куртизанством без зазрения совести состояние сколотим. И еще кто посмеется последним – с годами видно будет.

Так раз за разом наносил себе Платоша соболей и лис столько, что никакой холод в пустынной приморской усадьбе был ему теперь не страшен. Частью в столице оставлял, не взял с собой, как бежал, а частью в усадьбу отправлял – вот теперь они и сгодились. Дует ли ветер с моря, валит ли снег горой, а Платоша разломает стул венецианский или столик какой – силушка-то, пленившая императрицу, осталась еще, – бросит их в печку, весело затрещит там творение мастеров Ренессанса. А Платоше и не жалко. Что ему Ренессанс, к чему он сдался, когда топить надобно комнатку для себя. Не поедет же он в ближайшую деревню дрова закупать, вдруг его там узнают, и к себе лишних людей звать не след. Хватит одной старухи Матрены полуслепой, которая ему хлеб да мясо просоленное, ломтями резанное, привозит. Она ж и постирает, коли нужда выйдет. Иногда и дров привезет, коли есть у нее. Платоше услуга ее дешево обходится, в копейку всего лишь, к тому же старуха видит плохо, слышит тоже неважно. Ей барин – и барин, а кто таков, большого интереса не имеется.