Игорь Пресняков - Роковая награда

Рябинин отогнал дремотную лень.

– А как же вы хотели, Полина? Они были ничем, а стали всем. Сумели пролетарии взять власть – теперь извольте, учите их управлять! – мягко парировал он.

– Надоело, – махнула рукой Полина. – Знаю, что неправа, но мне надоело. У нас папа идейный, у него заряд на всю жизнь. А мой порох уже сгорел. Папа меня ругает, считает аполитичной, говорит, что именно поэтому у меня мало друзей. Не скрою: мне одинаково неинтересно и со старорежимными бабками, и с пролетарскими девушками.

– Позвольте, но есть же молодые люди вашего круга – дочери видных партийцев, таких, как ваш отец, образованные и … большевички по убеждениям, – предположил Андрей.

– «Вашего круга»! – фыркнула Полина. – В том-то и дело, что «вашего круга». Замкнулись в круг, отъелись, завели собак и дорогие гардеробы. Да и папаши с мамашами не лучше. Мои – редкое исключение, хотя бы тем, что не кичатся своим положением. – Она подвинулась ближе к Андрею. – Знаете, чем живут дочери «видных партийцев»?

– Не представляю.

– Спят до полудня, потом на папиных авто – в университет. Там посплетничают с себе подобными и – по магазинам. К вечеру соберутся кучкой, обсуждают модные журналы, мужчин и скучают. Да-да, хандра опять в моде! Вечером – на танцы или в ресторан с плавным переходом к кокаину и разврату.

И так далее. Круговорот морального разложения в советской природе, – запальчиво проговорила Полина.

– Думаю, вы преувеличиваете, – неуверенно протянул Андрей.

– Бросьте! Прошлым летом одна «партийная дочка» связалась с карточным шулером – был такой Женька-Бобрик, застрелили его по осени. Так скандал был космический – папаша, важный чин, чуть места не лишился. Вы поймите, эти девушки пользуются тем, что родители боятся огласки. Ругают их тихо, дома, на кухне, а денег все равно дают. Моя соседка, например, грозит уйти в комсомольское общежитие, – губы Полины презрительно кривились.

– Но ведь такая жизнь – на виду. В ресторанах их видят служащие, милиция. Разве нельзя доложить в ячейку, на работу или место учебы? – продолжал недоумевать Андрей.

– Докладывают, – согласилась Полина. – А у милицейского начальника свой такой «красавец»-сыночек или дочурка непутевая. Инцидент заминают… Замкнутый круг, или опять же круговорот лжи, все держат пальчики у губ: «Тс-с!». И потом: где учатся или работают эти детишки? Уж не на «Красном ленинце»! В вашей пролетарской ячейке о таких бы не смолчали. Вашим комсомольцам нечего терять. «Детишки» же непутевые работают в госучреждениях, где все держатся за «теплые места» и молчат.

– М-да, отсталый я человек, – резюмировал Андрей.

– Вы – нормальный человек, я сразу заметила, – рассмеялась Полина.

– Вы мне льстите.

– Ничуть. Я, если хотите, по-большевистски прямолинейна. Однако… – она понизила голос, – есть в вас некая двойственность, не могу понять отчего. Наверное, как у всех думающих людей, от интеллекта. Только ваше знакомство со мной – поступок необдуманный, хотя и решительный. Я люблю решительность. И все же почему вы подошли ко мне?

– Начистоту? – Андрей улыбнулся.

– Желательно, – Полина была серьезна.

– Гм… Вы мне понравились, Полина, – он немного покраснел. – Вы… – необыкновенная девушка! – Андрей овладел собой и заговорил увереннее. – Я не встречал таких: в вас видна личность. К тому же я ощутил непонятную связь между нами.

Его откровенность немного смутила Полину, она опустила глаза.

– Лука-авый вы, Андрей Рябинин… Видите ли, мужчины редко пытаются знакомиться со мной. Ходят слухи, будто я неприступная. Да и папу побаиваются. Вам проще – вы отца не знаете, узнаете – может, тоже убежите… Хотя нет, не убежите, вы упрямый.

Андрей картинно поклонился:

– Вы очень похожи с отцом. Видно, он сильный человек, но почему боятся?

– Узнаете. – Ее глаза стали грустными. – А бояться не надо. – Полина отвернулась и поглядела на реку. – Увлеклись мы. Не желаете пройтись по берегу?

Они вышли из лодки и пустились на прогулку по прибрежной тропинке. Места были дивные – красивая чистая речка образовывала тенистые заводи, над которыми склонялись гибкие ивы. Ветер перебирал сочную траву, вдали шумел верхушками деревьев лес. Берег был облагорожен, чувствовалась хозяйская рука – то и дело попадались скамейки и солнцезащитные «грибки», полянки с привезенным для детворы песком.

– Много дач в округе? – поинтересовался Андрей.

– Восемь. В лесу, метрах в двухстах от нас, живут Платоновы, за излучиной реки – «хозяйство» Андронникова, прокурора губернии. Хватает! Вечерами весело: народ собирается по гостям, заводит граммофон, танцует на верандах. На прошлой неделе стреляли уток на том берегу.

– Вы охотница?

– Я – нет. Папа любит. Он – прекрасный стрелок. Кстати, у нас во дворе есть мишени, рискните посостязаться с ним.

– Стреляю я неплохо, – заметил Андрей.

– Хочу нарвать букет! – решила Полина и принялась собирать маленькие весенние цветочки и молодую траву.

Андрей уселся на удачно попавшуюся скамейку и закурил. Он наблюдал за быстрыми пружинистыми движениями Полины. Юбка плотно облегала ее бедра, открывая взору стройные икры. Трепетное и нежное желание волновало Андрея. Оно не походило на его вчерашнюю животную страсть. Рябинин подумал, что уже и счастлив рядом с Полиной.

…Когда-то, юнкером, он дружил с Катенькой, миленькой гимназисткой из соседнего дома. Он покупал ей мороженое, писал стихи и прогуливал по Невскому.

Первой его большой страстью была Наталья Половцева, сестра милосердия на германском фронте, статная девушка из древней дворянской семьи. Влюбился он без памяти, таскался в госпиталь по расхлябанной осенней дороге, отчаянно искал на станции цветы, робко целовал ее смеющиеся губы, а потом глушил неутоленную страсть обжигающим самогоном.

Первую женщину он познал в дрянном белорусском городишке, когда его часть вывели из Пинских болот на передислокацию… Она была проституткой, пьяненькой крепкотелой женщиной лет тридцати, красивой в своей соблазнительной доступности. Он приказал ей лечь на спину и широко развести ноги в стороны. Она подхватила свои голени и притянула колени к лицу, а он жадно разглядывал ее широкие бедра, мускулистые, в черном ажуре, икры, и влекущее лоно, созерцание которого в тот же момент вызвало могучую эрекцию.

Затем была девушка в Омске – истеричная дочь местного врача-черносотенца, худосочная кокаинистка, люто ненавидевшая большевиков, дерзки умная, но страшная инстинктом саморазрушения.

Вспоминалась и последняя «любовь» – тридцатипятилетняя Тамара, вдова инженера-путейца, в их приграничном поселке – птица залетная, москвичка, невесть каким ветром занесенная в глухие края. Она была симпатичная, повидавшая жизнь и оттого ею напуганная. Он жалел ее, но раболепство Тамары его раздражало. Хотя была в ее покорности некая пикантная сексапильность…