Елена Арсеньева - Недостижимая корона (Марина Мнишек, Польша – Россия)

– Царь Борис, посягая завладеть Московским царством, когда умрет его зять, царь Федор, тайно приказал убить меня, – рассказывал Дмитрий, вселяя трепет в сердца слушателей. – Но меня спасли верные люди. Предчувствуя, что у Бориса созреет злодейский замысел, они подменили меня другим ребенком. Увезли в боярскую семью, где я и воспитывался до поры до времени. Потом меня, чтобы лучше охранить от Годунова, отправили в один монастырь, в другой. А когда пришел я в возраст, тяжко стало мне скрываться в Московской земле, вот и ушел в Польшу. А теперь принял твердое намерение: возвратить с вашей помощью отеческое достояние и законно принадлежащую мне власть. Хочу я сего не из честолюбия, а чтобы не торжествовало злодеяние. Многие бояре московские желают того же, многие знают, что я жив, ожидают меня, ненавидят Бориса и готовы признать меня московским государем!

В самом деле, звучало сие красно и правдоподобно, вот поляки, всегда готовые к авантюрам, и поверили каждому слову. А если кто не шибко верил, высказывались по-латыни так: «Se non e vero, e ben trovato!», что означало: «Пусть это и неправда, но хорошо придумано!» И выражали согласие попытать счастья и возвести-таки претендента на московский престол.

Пан Юрий Мнишек не помнил себя от восхищения. С ума сойти: его дочь, простая шляхтянка, будет замужем за русским царем! Сделается владычицей баснословной Руси! Выходит, правильно делала Марианна, отказывая прочим женихам. Она жаждала власти – и она ее получит!

Конечно, упустить такого зятя пан Мнишек никак не хотел. И он, и братья Вишневецкие наизнанку вывернулись, чтобы привлечь на сторону претендента и короля, и сейм, и церковь. Им удалось собрать в Самборе великое множество шляхтичей, привыкших проводить большую часть жизни на коне и в поле. Им не привыкать было воевать, а если речь шла о войне с ненавистными москалями – за то многие и сами готовы были приплатить, несмотря на врожденную скупость и наследственную нищету. Однако тут выгорала и большая прибыль, обещанная царевичем Дмитрием: служба каждого шляхтича, каждого наемника должна быть щедро вознаграждена. А уж какие выгоды получали его ближайшие сподвижники, Мнишки, Вишневецкие и сам польский король! От таких посулов Иван Грозный небось в гробу переворачивался, когда слышал, сколь просто его сыночек готов расточить отцово достояние. И все ради дочери сендомирского воеводы!

Но Мнишек понимал: Дмитрий будет тем больше жаждать Марианны, чем дольше она останется для него недоступной. В умении своей дочери удержать поклонника одними взглядами и улыбками пан Юрий не сомневался. Ведь это была его дочь! Для Марианны главное – власть и богатство, а страдания от разбитого сердца – не для нее.

Именно поэтому отец красавицы водил царевича за нос как мог долго. Уже Дмитрий во главе польской армии покинул пределы Речи Посполитой. Уже к войску его примкнули русские полки и донские казаки. Уже народ, измученный тяготами Борисова правления, с надеждой обратил свои взоры на царевича, в котором многие охотно признавали сына Грозного. Уже Дмитрий взял Москву, уже воссел на трон, с которого успел скатиться Бориска… То ли своей смертью он помер, то ли покончил с собой – Бог его весть, собаке собачья и смерть! Уже вся Россия присягала государю Дмитрию, а между тем Мнишек все еще не выпускал дочь из Польши.

И пан Юрий, и католические священники, которые благословили будущий брак, а также всю эскападу поляков на восток, понимали: Марианна, или, как называют ее русские, Марина, – практически единственное средство держать в руках Дмитрия. Воссев на престол и найдя единомышленников и преданных слуг среди русских, он вполне может нарушить некоторые свои обещания. Например, насчет передачи Смоленского и Северского княжества в потомственное владение Юрию Мнишку, а также передачи ему доходов с близлежащих земель (лично панне Марианне полагался миллион польских злотых и Великий Новгород и Псков со всеми ближними землями и уделами); а также насчет заключения вечного союза между обоими государствами, насчет свободного въезда иезуитов в Россию, строительства католических церквей, латинских школ и постепенного окатоличивания русских; насчет помощи шведскому королю вернуть его престол; насчет… Да мало ли надавал обещаний синеглазый царевич в ослеплении любви и жажде власти!

Мнишек рад был бы вовсе не выпускать царскую невесту из Польши до тех пор, пока Дмитрий не выполнит всех своих посулов – и в придачу десятка других условий. Хороший был сделан ход – обручить Марианну с послом, дьяком Афанасием Власьевым, представлявшим московского государя. Теперь Дмитрий не смог бы отказаться от Марианны, даже если сонмы красавиц-москвитянок начнут досаждать ему своей любовью! А слухи такие ходили…

Марианна никогда не выдавала своих чувств. Только лучшая ее подруга и камеристка Барбара Казановская знала, каким ударом было для нее узнать, что жених там, в Москве, взял к себе в постель Ксению Годунову – дочь свергнутого Бориса.

Если в Марианну влюблялись более из-за ее веселого, безунывного нрава и непостижимого очарования, то с Ксенией как раз все было очень понятно. Она была признанная русская красавица: черные тяжелые косы, великолепные очи, союзные брови, тело, словно вылитое из сливок… Все видевшие ее единодушно утверждали, что не каждому человеку повезет лицезреть подобную совершенную красоту. Но правду говорят: не родись красивой, а родись счастливой! Один жених Ксении, швед Густав, оказался сущим вертопрахом и пьяницей; другой, датский королевич Иоганн, всем удался, да вот беда – помер, едва пожив в России две недельки… И теперь Ксения угодила на ложе губителя своего отца.

Однако очень странные вести доходили до Кракова, где в то время находились Мнишки. Ксения якобы стала не просто наложницей, а постоянной любовницей Дмитрия! И меж русскими уже ходят слухи, что Ксения Годунова, пусть и дочь ненавистного Бориса, – все же меньшее зло в качестве жены царя, чем полька-еретичка, которая приведет на Русь иноземные свычаи и обычаи, а главное – латинскую веру…

«Пся крев! – испуганно подумал Юрий Мнишек, когда до него дошли сии опасные слухи. – Как бы не промахнуться! Придется-таки дочке ехать в варварскую Московию!»

Однако он все же сделал хорошую мину при плохой игре и отправил неверному зятю разгневанное послание. Нет, Мнишек, как истинный иезуит, достойный ученик учителей своих, не угрожал, не стращал Дмитрия. Однако новому русскому царю сразу стало понятно: отец Марины не просто рассержен – он в ярости! И если Дмитрий не внемлет предупреждению, Мнишек посчитает, что он нарушает принятые меж ними соглашения, а значит, сам сочтет себя вправе нарушить главное свое слово: отпустить из Польши дочь. Мнишек сделал верный ход. Одна мысль о том, что он, быть может, больше никогда не увидит Марину, заставляла дыхание Дмитрия пресечься. Он и сам знал, что в его любви в Марине было нечто роковое, нечто пугающее его самого. Наваждение, вероятно, даже бесовское наваждение, но… Она была его путеводной звездой, смыслом и венцом всех страданий, которые претерпел он в стремлении к отеческому престолу. Подобную роковую любовь чувствовал, наверное, Антоний к Клеопатре, который будто предвидел, что эта любовь погубит его, но не мог избавиться от нее.