Александр Воинов - Западня

Пока она говорила, полковник внимательно рассматривал лежавшую перед ним на столе карту, что-то на ней отмечал остро отточенным карандашом.

— А вы очень хорошо говорите по-немецки! — вдруг сказал он. — Почти как немка. Где вы учились?

— В Одессе. У нас ведь там есть целая немецкая колония, и моей домашней воспитательницей с самого детства была одна немка.

— Да, Петреску мне об этом говорил. Он вообще восхищен вами! — Глаза его смотрели вниз, на карту, он что-то прикидывал в уме. — Скажите, фрейлейн, вы могли бы прочертить путь, каким шли к линии фронта?

Тоня смутилась.

— Я никогда не пользовалась картой.

— И все же попробуйте.

Офицер перевернул карту и склонился над ней с другой стороны стола, вложив в руку Тони свой карандаш.

— Итак, сначала давайте найдем точку, от которой вы начали путь.

Карта была трофейная, над каждым русским названием каллиграфическим почерком от руки был сделан немецкий перевод.

Тоня сразу нашла нужное название, но долго водила карандашом вокруг да около, пока наконец не уперлась грифелем в маленькую черную точку.

— Зеер гут! — улыбнулся полковник. — Теперь шагаем к фронту.

Морщины вокруг его рта сложились в добрую улыбку. Он внимательно следил за тем, как она прочерчивает путь.

— Конечно, это только приблизительно, — говорила Тоня, чувствуя, что перед ней расставлена какая-то ловушка, и стараясь быть предельно осторожной. — Вот тут мы как будто перешли дорогу.

— А где пересекли реку?

Тоня растерялась. К своему ужасу, она увидела, что, если все было так, как она показала, они с Петреску обязательно должны были перейти вброд узкую речку. Но отступать было поздно.

— Мы перешли по мосткам, — сказала она, холодея и думая только о том, чтобы не дрогнул карандаш, к кончику которого был прикован взгляд ее мучителя.

— Вы в этом уверены? — поднял он на нее внимательный взгляд.

— Ну как же! — воскликнула она. — Спросите Петреску!

Несколько мгновений он внимательно изучал ее лицо.

— Когда вы вышли? Ну, когда пустились в путь? — спросил он, как бы показывая, что с предыдущим вопросом покончено, но в то же время зачем-то прикрыв карту ладонью.

Тоня помолчала.

— Около двенадцати ночи, — сказала она, прикинув в уме, какое расстояние до линии фронта они с Петреску прошли и сколько времени это могло занять, если считать, что они двигались по прочерченному ею маршруту. — Эта ночь была такой ужасной! Я не знала, дождусь ли ее конца…

— Хорошо, — сказал он, отнимая руку от карты. — Давайте займемся арифметикой. Вы появились около танка в шесть часов тридцать семь минут утра. — Точность до одной минуты должна была показать Тоне, что он полностью информирован. — Обычно в час проходят до четырех километров… Конечно, когда спасаются от погони, в первый час можно пройти и до пяти, но в дальнейшем человек устает и скорость его движения резко падает… Но надо принять в расчет, что Петреску был ранен и, как он мне рассказывал, в начале побега едва передвигал ноги… Предположим, он напрягал все силы и вы шли со скоростью два с половиной километра в час…

— Наверное, быстрее, — прошептала Тоня, начиная понимать, на чем ее проверяют: если она неправильно назвала пункт, откуда они с Петреску вышли, то, значит, ей нельзя доверять и в остальном.

— Ну, предположим, три! Это при крайнем напряжении сил! Теперь измерим расстояние. — Он вынул линейку и тщательно, до миллиметра, вымерил все изломы довольно извилистого пути, который прочертила рука Тони. — Так, — проговорил он тоном учителя, проверяющего работу ученика. — Будем считать, что вы шли ровно шесть часов. Шесть часов — это примерно восемнадцать километров… Ну, двадцать, не больше. Ведь Петреску был очень слаб. А по-вашему получается не меньше чем двадцать пять… Пять километров разницы! Это много, дорогая фрейлейн! Это целых полтора часа!

— Может, я неправильно начертила? — проговорила Тоня. — Ведь мы шли ночью, и я неточно помню путь.

Тогда быстрым движением он положил на карту линейку, напрямик соединив пункт, из которого они вышли, и место, где они перешли линию фронта.

— Взгляните, фрейлейн! — сказал он. — Если бы вы даже шли строго по компасу, через все кручи и овраги, то и в этом случае путь сократился бы всего на километр!..

Тоня молчала. Он снял очки и, неторопливо достав из кармана кусочек черной замши, начал старательно протирать стекла. Всем своим видом он показывал, что дает ей полную возможность подумать, собраться с мыслями и разъяснить наконец это досадное недоразумение. Он видел ее смущение, ощущал охватившую ее внутреннюю напряженность и, понимая, что неточности в объяснении могут быть результатом ее неопытности и волнения, все же присматривался к ней.

— Спросите Петреску, — сказала Тоня. — Мы шли очень быстро…

— Мы бежали! Мы бежали, господин Фолькенец! — раздался за ее спиной голос Петреску, который тихо вошел в комнату и стоял у двери.

Улыбка сбежала с лица Фолькенеца. Он строго взглянул мимо Тони в глубь комнаты и сухо осведомился:

— Как вы себя чувствуете, господин Петреску?

— Гораздо лучше! — Петреску подошел к столу, взял из раскрытой коробки сигарету и закурил.

Потом сел напротив Тони и дружески потрепал ее по плечу. Тоня сразу заметила, что повязку на его голове уже сменили. За эти сутки он явно пришел в себя, очевидно, успокоился, к тому же сильный организм брал свое.

— Что вы хотите от этой девушки, Фолькенец? Она достойна награды!

Фолькенец положил обе руки на карту и, тяжело опершись о стол, подался вперед.

— Я тоже восхищен мужеством фрейлейн, — проговорил он, не спуская глаз с лица Петреску. — Но меня интересуют некоторые детали. И, к сожалению, я не могу найти достаточно убедительное объяснение тому, как вы оба смогли пройти такой путь за столь короткое время.

— Я же сказал — мы почти бежали! — внимательно посмотрев на Тоню, сказал Петреску. — Я уже обо всем доложил генералу Зонтагу…

Фолькенец усмехнулся:

— Мне известно, о чем вы сообщили генералу. Не будем сейчас говорить об этом. Мой служебный долг — тщательная проверка. Мне кажется, что фрейлейн все же не совсем точна в своем рассказе. Вы не могли…

Петреску встал.

— Этот путь я прошел сам, господин полковник! — перебил он полковника. — Если вы ставите под сомнение фрейлейн, то тем самым…

Фолькенец вскинул руки:

— Это уже крайности! Я глубоко уважаю вас, майор, за ваше мужество…

Петреску сухо кивнул.

— Я еду в Одессу со специальным поручением генерала Зонтага. Он разрешил мне захватить с собой фрейлейн и доставить ее к сестре… Ну, собирайся! — прибавил он по-русски, обращаясь к Тоне.

— Пусть будет так, — сказал Фолькенец, тщательно оглядывая карту. — Надеюсь, фрейлейн, мы еще встретимся при более благоприятных обстоятельствах. — И он проводил обоих до двери со сдержанной улыбкой.