Александр Воинов - Западня

— «Выходила на берег Катюша…»

В какой это машине? Вот в этой, что поближе, или в той?

Тоня бросилась к ближайшей. Один солдат из охраны спрыгнул на дорогу, чтобы узнать, в чем дело, и побежал в голову колонны. Вот сейчас как раз удобный момент! Но песню подхватили! К какой бы машине Тоня ни подбежала, ее пели все! Все!.. Как же теперь быть?..

Но она ясно слышала, что начали ее в одной из ближних машин. В какой?!. И, пробежав вперед, метнулась обратно. Солдат уже возвращался назад. Рядом с ним бежал другой — платформу уже остановили.

— Тоня! Тоня! Тонечка!..

Голос Николая с трудом пробился сквозь песню. Она увидела тянущиеся к ней через борт машины руки. Мгновение — и сверток исчез в темной глубине кузова.

Один из солдат грубо оттолкнул ее в сторону и, вскочив на подножку, погрозил автоматом. Но ей уже было все равно… Она провожала взглядом машины, медленно пересекавшие переезд. Ею овладело чувство безмерной усталости и счастья.

Положение в Одессе осложняется. Получено агентурное сообщение, что немцы подвозят новые резервы. Из Констанцы прибыло четыре транспорта с войсками. У группы разведчиков, действующих на железной дороге, появилось много новых дел и забот. Им нужна помощь. Дьяченко и Егорову даются сутки на окончательную подготовку к переходу через линию фронта. У Дьяченко, которого должны были забросить в тыл противника еще несколько месяцев назад, но не забросили из-за изменившейся обстановки, «легенда» остается прежней. Он — полицай из Кишинева, который приехал в Одессу со специальным поручением в полицию. Подлинные документы полицая, убитого подпольщиками недалеко от Бендер, когда тот направлялся в Одессу, давно уже хранились в сейфе у Савицкого, и Дьяченко не раз держал их в руках — «привыкал». По этим документам он был Иваном Даниловичем Макагоненко, родившимся в Виннице в 1919 году, имеющим среднее незаконченное образование, неженатым.

Конечно, опытные руки подправили некоторые даты, подновив их, но это было сделано с такой скрупулезной осторожностью, что ничто в документах не могло вызвать подозрения у самого придирчивого контрразведчика.

Проникнув в Одессу, Дьяченко должен был войти в связь с подпольем и организовать наблюдение за передвижением войск. А Егорову после приземления надлежало отправиться на явку в Одессу, разыскать Тоню, прописаться, поступить на работу и ждать дальнейших указаний. Между ним и Дьяченко должна быть налажена постоянная связь, чтобы, когда потребуется, действовать совместно. Так беспощадная военная судьба объединила столь разных и не во всем симпатизировавших друг другу людей.

В иное время они, конечно, нашли бы способ не зависеть друг от друга, но не теперь. Савицкий связал их общей целью, а приказ есть приказ. Да и вся болтовня Дьяченко о Егорове и Тоне сейчас представлялась не стоящей внимания.

Тоня уже начала действовать, и неплохо. Он уже получил от нее радиограммы, переданные радисткой группы Федора Михайловича.

Но в самый последний момент, когда, казалось, остается лишь проводить разведчиков на аэродром, новые обстоятельства заставили начальника разведотдела армии Савицкого отменить их вылет до момента, когда командарм отдаст об этом специальное распоряжение.

И вот уже несколько дней Егоров и Дьяченко ездят на базу и помогают Корневу свозить к аэродрому грузы, томясь в ожидании главного дела.

Теперь группа состоит из десяти офицеров с солидным опытом десантной службы. Решено, что они соберут молодежь, которую подпольщики освободят из эшелона, и выведут из плавней.

Конечно, немцы не станут терять время и, как только узнают о потере целого эшелона, окружат плавни и встретят самолеты ожесточенным огнем.

Поэтому придется прыгать ночью, что создаст новые осложнения. Во-первых, на поиски друг друга уйдет драгоценное время, оставшееся до рассвета; во-вторых, куда упадут грузы?

Савицкий собрал офицеров, долго вместе с ними изучал по крупномасштабной карте плавни, прикидывая возможные направления, в которых придется действовать. Терпеливо выслушав всех, он предложил, чтобы после приземления каждый в своем районе в первую очередь постарался найти спасающихся юношей и девушек и уже вместе с ними искал бы сброшенные грузы. После этого отдельные группы должны встретиться и объединиться.

Егоров и Дьяченко сначала должны действовать вместе со всеми, а затем отправиться в Одессу для выполнения собственного задания.

Где-то в сотнях километров от маленькой деревушки, в которой расположился разведотдел армии, по неизвестным тропам пробирался Федор Михайлович с несколькими смельчаками. И уже стучали колеса эшелона, в котором плотно закрытые вагоны до краев наполнены безысходным горем и отчаянием обреченных.

Сменяются радисты на штабной рации, и каждый, надевая наушники, вслушивается в беснующуюся кутерьму морзянок.

Лежали молча, изредка переговариваясь. Федор Михайлович заметно нервничал и тихо бранил Бондаренко, которому не терпелось влезть на насыпь, чтобы, прижавшись ухом к рельсу, послушать, не приближается ли поезд.

Они пропустили уже три тяжелых состава, и всякий раз, когда нарастал шум, Бондаренко клялся, что это их поезд и нельзя терять ни минуты. Если бы не твердая рука Федора Михайловича, удерживавшая его на месте, он бы натворил дел. Конечно, эшелон с ранеными немецкими солдатами полетел бы под откос, но группе пришлось бы убираться поскорее в глубь плавней, потеряв всякую надежду осуществить то, ради чего они с дьявольским риском три дня и три ночи тащили на дне своих рюкзаков мины и взрывчатку, обходя немецкие заставы. Конечно, немцы наверняка всполошились — исчезновение нескольких солдат не может остаться незамеченным.

А теперь, когда они добрались до плавней, главная опасность — потерять выдержку.

Федор Михайлович считал, что эшелон, вышедший из Одессы часов в одиннадцать-двенадцать дня, может достигнуть участка, который они избрали, не ранее десяти вечера. В первую очередь немцы пропускают военные составы, а вагоны с живым грузом загоняют на полустанки в тупики, чтобы освободить путь для более важных поездов.

Бондаренко может тащить на спине десять километров двухпудовый мешок и не свалиться от усталости, а вот терпеливо выдержать несколько часов бездействия ему не по силам.

— Лежи, чертов сын! — покрикивал на него Федор Михайлович всякий раз, когда чувствовал, как напрягаются мышцы Бондаренко под узкой в плечах курткой с серыми бляхами засохшей грязи на рукавах.

— Стучит! — то и дело шептал Бондаренко запекшимися пухлыми губами.

Ему было уже далеко за тридцать, но жило в нем еще что-то наивное, детское.