Александр Воинов - Западня

В конце концов, он и на самом деле не знает, из какой деревни они бежали. Туда его привезли почти в беспамятстве, а обратно он пробирался во мраке, с раскалывающейся от боли головой. И он вообще ничего не утверждает, кроме того, что его должны были расстрелять, а русская девушка Тоня его спасла!

Впрочем, обо всем этом ему не хотелось думать. Не хотелось думать и о том, что его ожидает в плавнях. Да, в невеселую командировку он угодил! Когда он сказал Тоне, что Фолькенец берет его с собой на небольшую операцию, он и сам верил в безнадежность положения тех, кто прятался в плавнях. Он считал, что голод и холод вынудят их всех с повинной вернуться к эшелону.

Однако ранним утром следующего дня в штабе началась лихорадка. Из плавней по телефону сообщили, что ночью появился неопознанный самолет. Возможно, сброшен десант! Это сразу изменило картину. Группа диверсантов, организовавших массовое бегство из эшелона, — несомненно серьезная сила, поддерживающая связь через линию фронта.

В гестапо составлялись подробные списки всех, кто имел хотя бы малейшее отношение к формированию эшелона, — начиная с чиновников магистрата и кончая путевыми обходчиками. Инцидент с платформой, которая внезапно оказалась на пути машин, уже не казался простым невинным случаем, результатом недосмотра.

Фолькенец позвонил Манулеску и, не выбирая выражений, приказал немедленно снять с эшелона румынскую команду. Он назначает охрану только из немецких солдат!

На этот раз Манулеску оказался сговорчивей. Ссора с фон Зонтагом может окончиться телеграммой Антонеску, и тогда-то начнутся серьезные неприятности! И он заявил, что немедленно направит в плавни майора Петреску, который произведет строжайшее расследование на месте, и он, Манулеску, всех виновных, всех до единого, отправит в штрафные роты или отдаст под трибунал.

— Майор! — услышал Леон сквозь грохот. — Идите сюда! — Фолькенец подвинулся на своей узкой скамейке.

Наконец-то можно избавиться от пытки, но все же Леон помедлил.

— Идите сюда! — настойчиво махнул рукой Фолькенец. — Довольно вам там скучать в одиночестве!

Леон приподнялся, тихо охнул и протиснулся за спиной пулеметчика. Штуммер подвинул колени и рукой поддержал его под локоть.

— Ну, ну! Смелее!

Нет, все же лучше сидеть в тесноте, но чувствовать, как начинает отходить твой исстрадавшийся бок.

— Мы отчаянные головы, — услышал Леон голос Фолькенеца. — Трясемся в этой колымаге, хотя куда безопаснее было бы ехать на машинах вместе с батальоном. Фон Зонтаг, наверное, уже нас клянет, — сказал он весело. — Он же считает, что мы должны мчаться со скоростью самолета! Когда сидишь в штабе и ждешь, то всегда кажется, что время тянется бесконечно, — улыбался Фолькенец. — Ну, Леон, вам предстоит неприятная работа. Впрочем, я не думаю, что придется рубить много голов. В конце концов, не все же виноваты в том, что дорога плохо охранялась!

— Вот именно, — согласился Леон и, взглянув на Штуммера, заметил, что тот поспешно отвел глаза.

— Главное, — продолжал Фолькенец, — как можно быстрее закончить дело в плавнях. Мы не станем сразу отправлять назад ваших солдат, а потом, когда операция закончится, доложим, что и они отличились. Согласны?

Леон не успел ответить, как Штуммер воскликнул:

— Вы великий дипломат!

— А что? Нельзя серьезные дела решать сгоряча. Ведь не всегда виноват тот, кто на первый взгляд кажется виноватым. Не правда ли?

— Мудро! — кивнул Штуммер. И вдруг коснулся рукой колена Леона: — А что вы можете сказать о вашей спасительнице?

Вопрос был задан внезапно, но по тому, как встрепенулся Фолькенец, Леон понял, что он был продиктован не пустым любопытством или дорожной скукой. Нет, это было нечто совсем иное…

— Она очень милая девушка, — сказал Леон. — Недавно мы с Фолькенецем встретили ее на Дерибасовской. — Леон умышленно взял себе в союзники Фолькенеца: пусть они думают, что он не виделся с Тоней после той встречи.

— Все-таки это очень нехорошо, Леон. По существу, вы бросили девушку на произвол судьбы. — В голосе Фолькенеца прозвучал дружеский упрек, не более того. Это было сказано так по-человечески просто, что Леон невольно смутился.

— Но я сделал для нее все, что мог, — возразил Леон. — В конце концов, спасая меня, она достигла того, к чему и сама стремилась: вернулась домой!

— Нет, нет, — продолжал Фолькенец все в той же мягкой, даже полушутливой манере, — вы, Леон, меня огорчили. Румынские офицеры так с девушками не поступают! — И он с силой хлопнул Леона по плечу. — Да, кстати, не удалось ли вам все-таки вспомнить точный путь, каким она вела вас через линию фронта?

— О господи, — засмеялся Леон, — вы все еще об этом думаете?

— Приходится, — вздохнул Фолькенец, — уж так устроена моя голова! Да и профессия обязывает. Трудная! Пожалуй, доведись мне начать все сначала, я выбрал бы что-нибудь полегче: открыл бы, например, адвокатскую контору.

Штуммер кашлянул, и грубые, крупные черты его лица смягчились в веселой улыбке.

— О, господин полковник, а я-то считал, что вы нашли свое призвание!

— Нет, нет, — серьезно возразил Фолькенец. — Кончится война, и я сразу же подам в отставку. Мне уже сорок пять, лучшие годы прошли в непрерывных заботах во взвешивании и анализировании чужих поступков. Вот вы, к примеру, смеетесь надо мной, — обратился он к Леону, — а ведь я сумел доказать, правда самому себе, — подчеркнул он, понимая, что в этой ситуации правильнее сохранять корректность, — что русская девушка, возможно, и не намеренно, но дала нам крайне неточные сведения.

— Вы подозреваете, что она…

— Совершенно верно! — прервал Леона Фолькенец и размеренным голосом продолжал: — Мои люди повторили ваш предполагаемый путь, туда и обратно. В покинутой деревне обнаружены лишь голодные собаки и одичавшие кошки.

— Но за это время штаб мог и переехать, — возразил Леон.

— Нет, его там никогда не было, — твердо сказал Фолькенец. — Все дома разрушены по всем признакам еще нашей зондер-командой при отходе. Не осталось следов ни от машин, ни от временной электропроводки. В общем, как хотите, Леон, но вы доставили мне много хлопот. Впрочем, я не сержусь.

Леон почувствовал на себе испытующе-иронический взгляд Штуммера и все отчетливее понимал, что от него ждут признания, чтобы потом, по возвращении в Одессу, устроить очную ставку с Тоней.

— Но у меня нет никаких оснований не верить тому, на чем настаивает русская девушка, — сказал он. — Поверьте, мне было в ту ночь не до топографии.

— Не помните ли вы, — спросил Фолькенец, — есть ли в той деревне, где вас держали под арестом, церковь?

Леон совершенно точно помнил — никакой церкви не было. Но, возможно, церковь существует в той деревне, о которой говорила Тоня? А что, если вопрос — лишь хитрый ход Фолькенеца? Расчетливая проверка? И в этой деревне тоже нет церкви?