Александр Воинов - Западня

На углу приостановился, вынул папиросу и закурил. Мимо прошел высокий человек в черном пальто с каракулевым воротником, свернул вправо и стал удаляться.

Как труден последний шаг! Невозможно привыкнуть к враждебной тишине чужих подъездов — они словно затягивают в ловушку. Егоров приоткрыл расшатанную в петлях дверь и заглянул в сумрачную впадину. Пусто! Рядом с лестницей, у стены, валяется дохлая кошка.

…Квартира восемь. Очевидно, на верхнем этаже. Ну, вперед! Верил ли он в предчувствия?.. Скорее, в приметы. Во всяком случае, он облегченно вздохнул, заметив, что кошка рыжая и не лежит поперек дороги.

Может быть, пойти к Тоне? Нет, нет, он не имеет права. Надо привыкнуть к слову «нет», к тому, что вокруг враги и смерть рядом; она только отступает, когда он упрямо надвигается на нее, но стоит дрогнуть и побежать, как она нападет сзади.

Наконец он поднялся на третий этаж. На грязно-желтой, давно не крашенной двери неумелой рукой выведена цифра «восемь».

Он должен постучать. Когда Бориславский откроет дверь, надо снять шапку и как бы случайно ее уронить и сказать: «Извините, не знаете ли вы, в какой квартире живет доктор Федоров?» И услышать в ответ: «В квартире номер шесть, но он бывает дома поздно».

Как объяснил Егорову Савицкий, в шестой квартире, этажом ниже, действительно живет терапевт Федоров, так что вопрос не может вызвать подозрений, если его случайно услышит посторонний.

Кулак сжат до боли. Два удара, несильных, четких.

Тишина!

Потом осторожные шаги, приближаются к двери. Щелчок замка…

Нет, человек, который стоит за дверью в маленькой прихожей, не Бориславский. Он коренаст, на нем куртка защитного цвета, перешитая из румынского офицерского кителя, черные брюки заправлены в высокие сапоги. Лицо почти квадратное, темные волосы спутаны, словно он только что проснулся. А в темных глазах — колючая настороженность.

Почти автоматически Егоров приподнял шапку, уронил ее, тут же подхватил и спокойно, сам удивляясь своему спокойствию, произнес парольную фразу.

— Значит, вам нужно Федорова? — Человек стремительно шагнул через порог. — Заходите, молодой человек, в квартиру! Заходите. — Голос его звучал дружелюбно, но он явно загораживал лестницу, и в этом таилась опасность.

Сквозь распахнутую дверь Егоров заглянул в глубину квартиры. Никого не видно. Это немного успокаивало,

— Ну, заходите же… Не бойтесь… Поговорим…

— Простите!.. Но мне нужен доктор Федоров.

— Доктор на минуточку вышел. Он теперь живет здесь… Прошу!..

Человек мягко взял Егорова под локоть, и тот, едва почувствовав, как цепкие пальцы впились в его рукав, рванулся, но тут же кубарем влетел в квартиру от сильного толчка в спину.

Дверь захлопнулась. Грохнул крюк. В прихожей стало совсем темно.

Егоров вжался в стену. Он сильно ударился головой о косяк двери, но не чувствовал боли. Рука нащупала в кармане нож, но он не спешил вынимать его.

— Ну, чего стоишь? Иди вперед!.. — Гипнотизирующий своей жесткой властностью голос сорвался в смертельный вопль: — О-о-о!.. — И умолк.

Егоров оттолкнул от себя тяжелое тело и, на ходу пряча нож, бросился к двери. Кровь билась в висках.

Внизу, в подъезде, он разминулся с тем высоким человеком в черном пальто с каракулевым воротником, которого встретил на углу. Человек держал в руках булку и сверток с колбасой. Он удивленно посторонился, а затем, пропустив Егорова, внимательно посмотрел ему вслед.

Завернув за угол, Геннадий вспомнил о ноже и метнул его в развалины сгоревшего дома. Скорее бы дойти до следующего угла. Но бежать нельзя… Идти, спокойно идти!.. Никто не должен его заметить… Вот возвращается словоохотливая старуха. Она наверняка остановит. Быстрее!.. Свернуть за угол раньше, чем она начнет пересекать улицу.

Удалось! Как хорошо, что следующий поворот совсем близко! На углу — полицейский. Спокойнее, спокойнее!

Вдалеке, за домами, прогремел выстрел. Полицейский, топтавшийся на перекрестке, всполошился, огляделся по сторонам и рысцой бросился бежать в ту сторону, где стреляли.

Через несколько минут, узнав, в чем дело, полицейский вернется, — он наверняка запомнил приметы.

Скорее бы добраться до какого-нибудь оживленного места…

Через полчаса он наконец почувствовал себя в относительной безопасности. Переулки привели его к парку Шевченко.

Приближался комендантский час. Парк быстро пустел. Но Егоров прошел по его аллеям, свернул в кусты, долго пробирался по ним, пока не нашел старый окоп. Он забился в темный угол и стал прислушиваться к отдаленным шумам ночного города. А над головой в черном небе шарили прожектора, и где-то вдалеке били зенитки, и с моря доносились хрипловатые гудки кораблей.

Так провел он самую тягостную, самую длинную и жестокую ночь в своей жизни.

Тоня тихо ахнула:

— Геня! Не может быть!..

В измазанном пальто, из рваного плеча которого торчал клок пепельно-серой ваты, Егоров стоял на площадке перед дверью. А Тоня, позабыв обо всех правилах конспирации, бросилась ему на шею.

Покачиваясь от усталости, Геннадий повторял:

— Ну вот, я пришел… Я пришел…

— Снимай пальто! Быстрее!..

Он покорно разрешил ей снять с себя пальто. Молча выпил рюмку вина. Потом как-то странно посмотрел на нее сосредоточенным, невидящим взглядом и тяжело оперся грудью о стол.

Тоня решила, что он ранен, что он потерял сознание, но, вглядевшись в бледное лицо с подрагивающими веками, поняла, что у Геннадия просто иссякли силы и он мгновенно заснул…

— Другого выхода нет, — сказал он на другое утро, когда они сидели за завтраком. — Предложение Штуммера надо принять.

— Я так и решила, Генечка!

Он сидел в расстегнутой рубашке, и, взглянув на его грудь, еще темную от летнего загара, Тоня вспомнила, как они купались в Керченском заливе и она едва не подорвалась на всплывшей мине. Егоров оттолкнул мину таким спокойным, ленивым движением, словно ее короткие, начиненные смертью отростки были рогами глупой коровы, которой вдруг захотелось пободаться. А потом они, захватив одежду, взобрались на высокий обрыв, и Геня, внимательно оглядев кромку пустынного берега, зарядил винтовку. Он растратил почти всю обойму, пока метров с двухсот пятидесяти все же не угодил в мину. Ну и взрыв! Земля дрогнула и загудела. Кверху взлетел такой могучий столб воды, земли и дыма, что казалось, внезапно открылся вулкан и глубокие недра, миллионы лет сжатые толщами, наконец-то смогли перевести дыхание.

Утром, когда они уже обо всем переговорили, Егоров обратил внимание на бутылку дорогого вина, торчащую посреди стола, как пограничный столб. В ней было что-то нагловатое, она словно напоминала своим присутствием, что он, Егоров, не единственный, кто имеет право приходить сюда, сидеть за этим столом с глазу на глаз с Тоней. Подавив тяжелый вздох, он провел ладонью по шершавым щекам.